Начало конца

Обед Кангарова устроился случайно. Людям, которые могли обедом интересоваться, он говорил, что должен оказать любезность одному международному финансисту: «с волками жить – по-волчьи выть» (эту фразу ему приходилось повторять в последнее время весьма часто). Финансист-волк вел переговоры об очень большой сделке, Кангаров к ним прямого отношения не имел, но его из другого ведомства просили помочь; именно для этого дела он и приехал в Париж. За границей большие дела начинались, обсуждались и решались в дорогих ресторанах. Финансист кормил Кангарова в Париже и в Амстердаме, теперь надо было ответить обедом в его честь. В доме финансиста посол познакомился с Вермандуа и тотчас его пригласил, взяв внезапностью натиска. Нельзя было не позвать знаменитого адвоката Серизье, который принял на себя труд юридического оформления дела. Заодно была приглашена одна очень знатная графская чета. Хуже были остальные гости. Надежду Ивановну Кангаров позвал потому, что хотел побаловать детку, «и все-таки неловко, чтобы та дура была единственной дамой», – пояснил он сам себе, разумея графиню. Тамарина следовало отблагодарить за внимание к Наденьке; командарм, человек осанистый, хорошо говоривший по-французски, вдобавок бывший царский генерал, явно не мог ничего испортить. Что до доктора Зигфрида Майера, то он чуть не сам назвался на обед, также использовав прием внезапной атаки. С этим человеком, прежде в Германии влиятельным и важным, Кангаров в свое время поддерживал самые добрые отношения, часто с ним встречался на разных конференциях, бывал у него в доме. Теперь Зигфрид Майер оказался в эмиграции и, по-видимому, нуждался. Отказать ему в просьбе Кангаров не считал достойным – «нельзя быть свиньей», – доктор Майер к тому же ссылался и на дело: ему чрезвычайно нужно было познакомиться с Вислиценусом, о приезде которого в Париж ему стало известно.

Услышав имя Вислиценуса, Кангаров насторожился. Звать на обед человека из «Люкса» ему очень не хотелось. Однако и уклониться тоже было неудобно: «если у них есть дело, еще скажут, что я его сорвал!..» О положении Вислиценуса в Москве ходили разные слухи: одни говорили, что он в большой милости, другие уверяли, что его карьера кончена. И то, и другое было возможно. Однако, по некоторым намекам, шедшим от людей особенно осведомленных, Кангаров был склонен думать, что положение Вислиценуса пошатнулось. «Лучше бы не приглашать. Вообще, этот обед растет как лавина», – недовольно подумал посол и все же, поколебавшись, решил исполнить просьбу Майера. «Но больше ни души не звать, довольно…» Он делал вид, будто устраивает обед лишь по крайней необходимости. В действительности Кангаров был по природе очень гостеприимен. Кроме того, после недавних, еще не вполне отпавших волнений ему хотелось рассеяться – «забыться», как он говорил Надежде Ивановне, не указывая, впрочем, причины волнения: «эх, все трын-трава…» Приготовления к обеду его в самом деле рассеяли. Некоторая разнородность общества его не смущала: давно убедился в том, что с этими графинями церемониться незачем, и любил даже повторять вычитанные им в газете слова лорда Китченера: «У меня в жизни были два страшных врага: африканские комары и светские дамы».

Когда управляющий рестораном показал ему проект меню, Кангаров с удовлетворением сказал: «Cà va, ça va»[79] – и лишь велел отменить коктейли, а вместо них подать пятидесятилетний херес из особого запаса, ошеломляющий и по цене, и по действию. «По крайней мере, будет весело». Он знал по опыту, что на самых серьезных деловых и политических обедах ход и успех переговоров – не в главном, разумеется, а в существенных подробностях – часто зависит от того, создадут ли обстановка и особенно вино хорошее благожелательное настроение. На этом обеде, впрочем, деловой беседы не предвиделось: с финансистом уже почти все было обсуждено и решено; следовало лишь закрепить добрые отношения.