Начало конца

Полицейские велосипедисты, проезжавшие по дороге в Париж, услышали гулкий, четкий звук: не то выстрел, не то разрыв шины. Они замедлили ход, прислушиваясь. Ничего тревожного слышно не было. «Как будто со стороны виллы отца Шартье…» Издали донеслась музыка. «Это он на днях купил радиоаппарат, – с завистью сказал один полицейский, мечтавший о радио и собиравший рекламные объявления магазинов, – дал две тысячи двести, все сразу, без рассрочки». – «Нажился на бирже, играл на понижение», – проворчал другой. «Разве послушать? Кажется, что-то веселенькое…» – «По тропинке ехать неудобно, а впрочем, все равно». Они свернули на тропинку и подъехали к вилле. Ничего подозрительного не было. Из растворенного окна неслись веселые куплеты. «Отличный аппарат! Электродинамический громкоговоритель, пюш-пюлль»[105], – огорченно сказал первый полицейский, – мне бы такой! Хорошо богатым людям». – «Я даром бы не взял, это еще хуже, чем купить канарейку…» С музыкой внезапно произошло нечто странное, послышался дикий рев. «Эх, старый болван! Купил такой аппарат и не умеет с ним обращаться! Месье Шартье! – закричал он в окно. – Да вы не ту ручку вертите!..» Какая-то тень скользнула по стене и исчезла. «Месье Шартье!» – прокричал снова полицейский. Тень метнулась в сторону – что-то слишком быстро для старого человека. Полицейские переглянулись. Первый с решительным видом отвел свой велосипед к дереву.

Минута ужаса, вызванного в особенности неожиданной силой выстрела, прошла. Он с торжеством прислушивался к себе. Экзамен был выдержан превосходно. Альвера не чувствовал ни раскаяния, ни ужаса. Как он и думал, все оказалось вздором: особенно эти ими выдуманные угрызения совести. Только дышать ему как будто было немного труднее, чем всегда. Позднее ему казалось, что сделанное им еще не дошло в ту минуту до его сознания, что он просто еще не воспринимал случившегося. Но сам отвечал, что этого не могло быть: все произошло по плану, ощущения убийцы были им до убийства перечувствованы сто раз и при проверке оказались верными.

Сохраняя хладнокровие, он положил револьвер в карман, наклонился над телом: старик был мертв. «Смотреть, разумеется, неприятно, ведь так же неприятно было бы смотреть, если б я убил его в бою или на дуэли». Еще подумал, что в чисто техническом отношении все сошло прекрасно: убил одним выстрелом, сразу, во второй раз стрелять не пришлось: предусматривалась и такая возможность – придется добивать, тогда, конечно, тоже выстрелом, хоть это увеличивает риск: на нож, на кастет, он чувствовал, у него не хватило бы нервной силы.

Альвера взглянул на часы: почти никакого опоздания. На поиски денег оставалось еще тринадцать минут. Он осмотрелся, осторожно (хоть крови было мало) поднял выроненный стариком бумажник, бегло-равнодушно заглянул в него: «Да, кажется, денег порядочно. Считать? Нет, потом». Сунул бумажник в карман, оглянулся и подумал, что начать поиски надо со среднего ящика стола – ключ торчал в замке. «Да, все идет отлично», – мысленно повторил он, переводя дыхание, снова взглянул на старика, вздрогнул и поспешно отошел, точно старик мог схватить его с полу.

Прокрался к двери (подумал, что красться, собственно, незачем), заглянул в соседнюю комнату, оказалось, что это столовая. «Здесь что же может быть? Серебро?.. Серебра, конечно, не трогать, его сбыть будет очень трудно. Значит, осмотреть ящики стола и пройти в спальню, она, очевидно, там, за столовой. Но как все это сделать за четверть часа?» Только теперь он понял, что расписание составил неправильно: в пятнадцать минут обыскать дом, совершенно не зная, где что может храниться, немыслимо! «Как же я мог допустить такую грубую ошибку?» – тревожно подумал он, и в первый раз хладнокровие ему изменило. «Отлично идет, отлично…» Опять оглянулся, прошел снова на цыпочках мимо тела, взглянул на лицо старика. Ему показалось, что оно искажено тиком. Почему-то это ударило его по нервам. Руки стали дрожать.