Начало конца комедии (повести и рассказы)

Вот эти оперные конфузы и вспоминаются, когда пробуешь нарисовать морской пейзаж. Слова бегают на четвереньках и ползают на карачках по бумаге, но им там тесно, и скучно, и душно, как солдатам на сцене под театральной материей, и они не способны взволновать бумажную равнодушную гладь.

Трудное, если не безнадежное дело морской пейзаж нынче.

Только напевный лад, величавый ритм сказания, трень-брень древних гуслей способен помочь. Но под гусли современный читатель уснет быстрее, нежели от ноксирона.

19 октября, Южная Атлантика, на переходе Рио-Бермуды.

Графиня с Мобилом приехали в открытой шикарной машине. И животик у графини был открыт – южная мода – между брюками и рубашечкой голенькая полоска, очень соблазнительная.

Юра собаку в пассажиры брать не очень хотел – лишние хлопоты. А я посмотрел на полоску и в целях изучения графской психологии говорю, что, мол, пса возьмем, если графиня разрешит пощекотать брюшко. Она без всяких яких согласилась. Тут уж деваться стало некуда, я легонько пощекотал нежную мякоть и распорядился тащить мобиловское снабжение – три ящика собачьих консервов и три ящика пива -к себе в каюту. (Оказалось, что без пива пес плохо спит.) Еще ему из-за перепадов давления запрещено пользоваться самолетом, а графиня была австрийская и летела в Веку самолетом в отпуск. Фрахт за собаку от Рио до Гамбурга 68 английских фунтов и 12 фунтов персонально тому, кто возьмет на себя обслугу. Ответственность за Мобила взял я, а двенадцать фунтов посулил матросикам.

Графинюшка угостила пса на прощание пивом – Мобил высосал стакан в одно касание – медленно опустил язык в стакан, молниеносное "хлюп!" – и пуст сосуд. Потом графинюшка, конечно, капнула Мобилу на огромную тургеневскую голову (сенбернар длинношерстный) слезу, поцеловала в черные губы, порхнула с трапа, прыгнула в открытую машину и поехала на аэродром.

Через полчаса пес удрал. Как он из закрытой каюты вылез – черт знает. А вахтенный у трапа спасовал, когда огромный сенбернар показал ему вместо пропуска дюймовые клыки. Не привыкли еще к псу ребята.

Я позвонил в полицию. В порту провели облаву, но Мобил исчез, как в театральный люк провалился.

Юра Ямкин с трудом сдерживался, чтобы не процедить: "Я тебе говорил!" Мы с ним сидели в моей каюте, рассматривали шикарные наклейки на собачьих консервах и пили собачье пиво. Графиня на высоте в десять километров пронзала стратосферу над Атлантикой, Возле ее гасиенды в пригороде Рио лежали в засадах детективы. На палубах бразильцы заводили на контейнеры последние оттяжки – до отхода оставалось два часа. Верхушки портовых кранов елозили за окном, щекотали влажную шерстку вечереющих тучек, как я животик графини давеча.

Розовость заката начинала просвечивать сквозь шерстку туч, и потому небеса над Рио смахивали на собачье брюхо. На душе скребли кошки.

Тут возник матрос Кудрявцев и попросил разрешения сходить на берег поискать Мобила. Этот матрос действительно кудрявый, бурно кудрявый, длинноволосый, а глаза такие голубые, будто в черепе его две дырки, сквозь которые светит утреннее море.

– Где ты будешь искать? – спросил я.

– Не знаю.

– Пускай идет, – буркнул Ямкин.

– Тогда я с ним, – сказал я.

– Вы помешаете, -сказал Кудрявцев тихо и осторожно, чтобы не обидеть меня.

– А кого возьмешь с собой? – спросил я.

– Мне одному надо. Чтобы сосредоточиться, – сказал Кудрявцев.

Я взглянул на Ямкина.

– Пускай идет, – сказал Ямкин.

– Скажи помполиту, что капитан разрешил, – сказал я Кудрявцеву. – Пусть даст мореходку.

– Лучше собачий документ дайте. Паспорт или санитарную книжку. Хозяйка небось духами надушена была, а документы в сумочке лежали. От них хозяйкой пахнет.

Мы выдали ему собачью документацию, и Кудрявцев ушел.

– Найдет, – сказал Юра. – Славный парень. Ты к нему приглядывался?

– Нет, не очень… Как звать?

– Саша. Восьмой Александр на судне. Говорят, Александр означает "защитник". И потому так называли тех, кто вскоре после войны рождался. Стало быть, в память погибших.

– Никогда не слышал.

– Мой любимчик, – сказал Ямкин.

Я засмеялся. Трудно было обвинить сурового капитана Ямкина в любимчиках. Хотя… хотя – чужая душа – потемки. После того как капитан закрутил роман с буфетчицей на глазах всего экипажа, от него можно ожидать и других неожиданностей. В конце концов я знаю Юрия Ивановича Ямкина шапочно, хотя нас и связывают особые узы.

Когда приехал агент и Юра поднялся к себе оформлять отход, я отправился на причал, чтобы прогуляться по земной тверди – особенно ощущаешь обыкновенный бетон под ногами, когда вот-вот опять начнется океан. Молю бога никогда не потерять этого особенного ощущения тверди.

Я шел по кромке причала, переступая кабеля кранов и швартовые.

Теплая муть портовой воды, от которой пахло нефтью, была далеко внизу.

С некоторых пор я замечаю страх высоты. Два признака старения – слабеет острота левого глаза и страх высоты. Потому и шел вдоль самой кромки – приручал страх.