Начало пути

— Ты бросила меня в беде! — закричал я. — Скажешь, нет? А теперь я тебе опять понадобился! Не буду врать, я в тот день по тебе убивался. А ты на меня наплевала, потому что меня выгнали с работы. По-твоему, это любовь? А теперь, когда ты доигралась, когда Элфи Ботсфорд обрюхатил тебя, теперь ты приходишь ко мне и хнычешь. Да чего тебе от меня надо?

Она вскочила, будто хотела пырнуть меня ножом, но не успела и слова вымолвить, я схватил ее и поцеловал.

— Я люблю тебя. Я с ума по тебе схожу, Клодин. Я что угодно для тебя сделаю. Только скажи.

Она ответила мне поцелуем и скоро малость поуспокоилась.

Мы стояли у камина перед зеркалом, я тихонько касался губами ее щеки, она — моей.

— Я пришла, потому что ребенок твой, — сказала она. — Пойдем вечером к моим родителям. Скажем им, что мы обручились и что лучше нам пожениться скорей, ну хоть через месяц.

— Ладно, — сказал я, — только сегодня я не могу. Лучше завтра. Днем раньше, днем позже — разница не велика.

— А почему не сегодня? Чем плохо сегодня?

— У моей машины мотор барахлит, — сказал я, — а знакомый парнишка, он в гараже работает, обещал сегодня исправить, в другой день он не может.

Клодин отпрянула.

— У твоей машины? Откуда у тебя машина?

Я сказал, что купил на свои сбережения.

— Сбережения? — выкрикнула Клодин. — Это что ж, пока мы с тобой гуляли, у тебя в банке лежала такая куча денег, и ты мне ни словечка не сказал?

— Так и есть.

— Да как же теперь тебе верить? — опять взорвалась она.

— Ну-ну, потише. Надо просто верить — и все. Я думал, ты обрадуешься, что у меня машина, ан нет. Уставилась на меня, будто я преступник. Что тебе хорошего ни скажи, ты все вывернешь наизнанку. А скажу что-нибудь плохое, пожалуй, обрадуешься. Так вот, слушай. Помнишь, я тебе говорил, мой отец погиб на войне, вот, мол, почему у меня нет отца? — Я и хотел замолчать, да уже не мог, а может, по-настоящему и не хотел, сам не знаю. Клодин глядела на меня во все глаза, ждала — чем я сейчас ее огорошу. — Ну, так вот: не было у меня никакого отца, ничего я про него не знаю. Мать не была замужем, родила меня в войну от какого-то своего ухажера… Как говорится, я внебрачный, а попросту сказать, ублюдок, никудышник, самый доподлинный, чистой воды ублюдок, так что если еще когда обзовешь меня ублюдком, по крайней мере хоть раз в жизни скажешь правду. Потому что не верю я, будто ты еще ни разу не спала с Элфи. Одного не пойму: чего ради ты ко мне притопала, нагрузил-то тебя Элфи!

— Не к кому мне больше пойти, вот и пришла! — со слезами закричала Клодин.

— Ничего не пойму, гуляешь ты с Элфи или нет?

— Гуляю.

— А с пузом — так ко мне? Ладно, если хочешь избавиться от младенца, дам тебе тридцать монет. — В конторе один парень так же расщедрился для своей девчонки, и, предлагая Клодин деньги, я прямо раздулся от гордости.

О мою голову разбилась бутылка — увесистая прямоугольная бутылка из-под соуса, первое, что попалось Клодин под руку. Не долго думая, я дал ей по морде. Она заорала, и я подумал: если мы продолжим в том же духе, скоро соседи прибегут нас разнимать.

— Я пришла, потому что ребенок твой, — сказала Клодин.

По носу у меня стекала тоненькая струйка крови, я нагнулся, вытер ее краем скатерти.

— Ну, раз так, завтра вечером, в полседьмого я буду у тебя.

— Сегодня, — потребовала она.

— Завтра. Мне надо починить машину. Другого случая у меня не будет. Завтра чуть свет он уезжает к тетке в Мейблторн. Так что завтра. Обещаю тебе.

— Если не придешь, приведу сюда мать с отцом.

— До этого не дойдет, — сказал я, улыбнулся и состроил такое честное лицо, честней некуда. — Я тебя люблю. Правда-правда. Никого кроме тебя, не любил. Я уже вижу, как славно мы с тобой заживем, когда поженимся.

Она села ко мне на колени, и моя страсть снова разгорелась.

— Пошли наверх, — сказал я.

Долго уговаривать ее не пришлось. Мы пролежали в постели до четырех часов, и она ушла в полной уверенности, что все наладилось. А я опять улегся на восхитительно смятые простыни и продремал до той самой минуты, когда пора было ехать к мисс Болсовер.

— Сколько это может продлиться? — спросила Гвен.

— Годы, — ответил я. — А что?

— Я всегда задаю себе этот вопрос, а это плохой знак.

— Если я кого полюбил, так уж на всю жизнь… если только меня не бросают в беде. Тогда уж не моя вина. А тебе меня про это спрашивать не надо.

Мы лежали на ковре перед электрическим камином.

— Нет, я всегда спрашиваю, — сказала она, — и если все оборачивается плохо, мне некого винить, кроме самой себя. Но я все равно спрашиваю. Ничего не могу с собой поделать.

— Ну, раз тебе так нравится, — сказал я, — а я тебя люблю, и все тут.

— Ох, Майкл… ты такой сильный и простой. Такой прямодушный. Это в тебе всего милей. Ты мне понятен, а ни о ком другом я не могла этого сказать.

Пожалуй, это было не очень-то лестно, хотя в одном она не ошиблась. Я уже давно понял: не будь во мне этой простоты, я бы шагу ступить не мог, а потому изо всех сил старался ее сохранить. Так что похвала мисс Болсовер мне польстила, но обрадовался я не самим этим словам, а лишь тому, что она хоть какие-то слова сказала.