Начало пути

      День был ясным и безветренным. Дышалось на морозном воздухе легко и свободно. Окунь закутался потуже в свою тёплую бобровую шубу, когда то лично снятую с убитого им купца и задумался, вспоминая былые годы. Был он из семьи простых, но свободных новгородских хлебопашцев. Голодал порой как и все, хлеба бывало седьмицами не видя. Но было всё равно как, то легко тогда у него на душе. Не всё же время нужда заедала. И хозяйство было крепкое, и детки с женой разумницей, всё как положено, всё было как у людей. Но пришла беда в их селище, и вымерло оно почти всё за месяц, хворобой сгорело от лихоманки и жестокого телесного огня. Не стало близких людей у Окуня, звавшегося в прошлой ещё жизни Иваном. И похоронив своих на селищном погосте, ушёл Ваня в Великий Новгород. Тяжело ему было на родные поля и леса смотреть, оставшись совсем одному. Долго в огромном городе он мыкался, перебиваясь с хлеба на воду и подрабатывая где и чем придётся. Так и протянул бы, наверное ноги от непосильного труда надорвавшись. Да познакомился как то случайно на торгу с ушкуйником, задорным и весёлым тогда парнем Свирькой. Чем-то приглянулся Свире Ванька и позвал он его к старшине ушкуйной команды, что собиралась тогда пощипать племя Емь финское. Племя то жило за новгородскими данниками, племенем Карел и не было с ним мира новгородцам. Потому-то с молчаливого, и не только согласия новгородских властей, и ходили туда исправно лихие ушкуйные команды.

Старшина Свирю послушал и взял к себе в команду крепкого и трудолюбивого Ваньку. Вот так от сохи да косы и переключился Ваня на копьё с секирой, а потом и первый свой меч в бою добыл. И стали уже звать Ваню Окунём, а друг Свирька кличку Кривого заработал после финской таёжной стрелы.

Жили ушкуйники привольно и весело. Пока в одном лихом и дальнем походе не полегла вся их команда в землях такого же сильного финского племени Сумь. Как выбраться смогли они со Свирькой из этих земель, долгий рассказ был бы. Была бы в нём история про сидение в болотной трясине, по времени более седьмицы и про голод и раны в пути и даже про любовь нежданную, что нашла Окуня в глухом карельском селении, где долго они отлёживались да от ран и голода поправлялись. Много что связывало Окуня со своим атаманом. А теперь вот и кровь их людская пролитая связала. Много крови! И тяжело было на душе у Ваньки, так бы и зачеркнул он эти последние три кровавых года да всё бы забыл. Однако никак это не получалось уже у него. И вот несли его кони к новым делам с теперь уже его личной разбойной командой.

Эх жизнь…И Ванька Окунь глубоко вздохнул глядя невидящим взглядом в спину впереди сидящего возничего.

Тпруу! Стоять каурая! Послышался возглас кучера. И очнувшись от своих дум, Окунь резко вскочил на сани.

Все восемь пар глаз вовсю глядели на лесную опушку, подступающую вплотную к дороге, и не верили своим глазам. На двух огромных соснах висели на толстых пеньковых верёвках восемь вымерзших до состояния камня трупов. Лица у них были попорчены лесными зверьками и птицами, но всё разно они были сразу узнаваемы! Вот на одной сосне рядышком, висят пятеро Окуневских ребят, вот рядом двое лесовиков из ватаги Ворона, что совсем недавно к ним прибились. А вот и, похоже, сам старшина ватаги Бондарь. Вся половина его лица до кости была объедена куницами да горностаем, и сложно было в нём узнать знакомого человека.

Стояли в отдалении ватажники и цепенели от холодного ужаса, что брал их тёмные души в тиски. Волосы встали дыбом! Не привыкли к такому удалые да бесстрашные лиходеи.

–Старшой! Гляди! Там вон грамотка под Бондарем прибита к сосне. Просипел уже пожилой и сморщенный ватажник Дудка.

– Ну, так достань, поди. Что стоишь то?

Да я што… у нас же молодой в ватаге есть. И Дудка, отведя округлившиеся от страха глаза, попятился за спины других разбойников.

–Тьфу ты! Сплюнул на землю Окунь! Мелкий! Быстро на сосну и чтоб достал мне грамоту сюда!– и положил руку на свой меч.

Мелкий. Молодой паренёк лет восемнадцати, двадцати с виду, что-то тихо ворча и причитая себе под нос, подошёл бочком к сосне и быстро вскарабкался по нижним веткам. Сдёрнул закреплённую на стволе берестяную грамоту, и, спрыгнув на землю, подал её старшине.

На гладкой белой берестяной основе чёткими чёрными буквами было написано страшное!

«Разбойники сии убиты Обережной сотней Великого Новгорода. Вся округа находится под её охраной. Злодею здесь не место!»

Сотник Андрей сын Ивана. 10.12.1224.г. От Рождества Христова.

Лютым холодом смерти повеяло от этих слов, зачитанных вслух старшим ватажки.

–Как же так, старшой… Пробормотал Дудка.

–Какая – такая Обережная Сотня? Эдак нас-то всех теперь вот так вот перевешивают, и уставился со страхом на Окуня.

– Ты дурак Дудка?! Совсем от страха свой ум потерял? Ну, так я тебя быстро вылечу, и вызверившийся Окунь выхватил из ножен меч. Быстро на сани и дуй в Крестцы! Вызнай там всё что сможешь, а потом обо всём мне донесёшь. Ждать мы вас ниже по тракту будем. Спустимся на пару миль, а там дорога в лес уходит. Вот там и найдёте нас!