Начало пути

– Сегодня на митинге будут журналисты с телевидения, целых две камеры пригонят, я договорился, – объяснил Грэй. – Поэтому ты с твоим похмельным лицом весьма кстати. Нужно будет показать всему Кварталу, что у нас серьезный, работоспособный руководитель.

– Да, и близкий к народу, вдобавок, – усмехнулся Эльдорадо.

Грэй согласно кивнул.

– Ладно, ну а если серьезно, то у нас маленькая проблемка, – сказал Эльдорадо. – Вчера по телеку какой-то обкуренный аналитик заикнулся о том, что антирабская кампания может быть причастна к убийству Парэраса. И сегодня мне надо всем своим видом это опровергнуть.

– Верно, – кивнул Грэй. – Я вчера тоже новости смотрел, поэтому и пригнал на наш митинг журналистов с конкурирующих каналов. Они будут рады растоптать того аналитика.

– Это хорошо, – кивнул Эльдорадо.

– Да, и кроме того, тебе надо бы выглядеть победнее, – сказал Грэй. – Так, сейчас порвем воротничок майки…

– Эй, это же моя любимая черная майка! – воскликнул Эльдорадо.

– Тебе что дороже – майка или жизнь?

– Жизнь в майке, – ответил Эльдорадо. – Но если ты так ставишь вопрос…

– Так, вот тебе еще старую помятую бейсболку, – сказал Грэй, снимая с Эльдорадо одну кепку и нахлобучивая на него другую. – Чего-то не хватает… Казначей, дай-ка сюда твою куртку!

– Даже не думай, этого я не надену! – воскликнул Эльдорадо.

– Ты не хочешь предстать перед всем Кварталом на экране телевизора в лучшем свете? – спросил Грэй.

– Вот именно, что хочу, – ответил Эльдорадо. – И предстать я хочу в свете, а не в драной куртке.

– Эль, дорогой мой, мы на рейтинг сейчас работаем! – воскликнул Грэй. – А рейтинг показывает, что люди меньше доверяют человеку в безукоризненном костюме с галстуком, чем человеку, у которого такой вид, будто его только что выволокли из помойки!

– Это я знаю, – сказал Эльдорадо. – Но и в помойке-то как-то не хочется.

– А ты бы попробовал, – сказал проходивший мимо Крулс. – Секс в помойке очень возбуждает.

– Это он о чем? – спросил Грэй.

– Не обращай внимания, он когда-то был панком, – усмехнулся Эльдорадо. – Ладно, так я о чем? А, мне надо вылезти на трибуну и ляпнуть какую-нибудь ерунду с похмелья в шмотках из помойки… то есть, в куртке казначея.

– Угу, – кивнул Грэй. – И вверни пару слов в пользу версии о следе иностранных спецслужб. Нам выгодно, чтобы журналюги разрабатывали именно ее.

– Интересно, а кто им вообще эту хрень выдумал? – спросил Эльдорадо.

– Да знаешь, я вчера с друзьями из КСШ немного подсуетился, вот мы и нашли на месте преступления документы сотрудника иностранных спецслужб, – ответил Грэй. – Журналисты тоже были тут как тут, достаточно было просто шепнуть им на ухо пару слов.

– Молодец! – воскликнул Эльдорадо. – Грэй, тебе не кажется, что место Ричмонда должен занять именно ты?

– Тогда меня все узнают, – улыбнулся Грэй. – А мне это невыгодно.

– Но ты все равно молодец, – кивнул Эльдорадо.

– Ну, тогда позволь сказать, что и ты – не промах, – рассмеялся Грэй. – Я вчера осматривал место убийства, и после тебя даже я никаких следов не нашел. Конечно, следы драндулета я узнал, но там, на песке, столько разных следов было, что все им просто не проверить. Тем более что следы драндулета я вроде бы стер.

– Замечательно, – улыбнулся Эльдорадо. – Значит, нам остается хорошо сыграть в психологическую игру.

– Ты прав, – сказал Грэй. – Вот иди на трибуну и играй.

– Угу, – сказал Эльдорадо, делая глубокий вдох. – Ну, я пошел!

Круто ты попал на ТВ

Трибуна была старая, слегка потрескавшаяся, зато со старым гербом Квартала. Правда, кто-то из журналистов подсуетился, и старый герб завесили тряпкой с изображением нового герба – иначе материал просто не пустили бы в эфир. Дело в том, что старый президент и банда маразматиков-министров очень строго контролировали все, связанное с государственной символикой – эту символику они сами когда-то придумывали. Сто лет назад, в далекой молодости.

Так вот, под тряпкой с гербом трибуна выглядела обновленной. Эльдорадо забрался на нее и подумал, что учитывая присутствие двух телекамер, надо бы хоть немного поволноваться. Однако похмелье брало свое, и Эльдорадо, вместо того, чтобы волноваться, устало облокотился на трибуну, глубоко вздохнул и, глядя прямо в камеру, громко и четко заявил: