Начало пути

Затаился в своей страховой конторе в Усть-Каменогорске и Бахметьев. И не только активность белых на фронтах сковывали его деятельность, как руководителя уездного большевистского подполья. После памятного разговора в Усть-Бухтарме со станичным атаманом Фокиным, Павел Петрович все чаще стал задумываться над вопросом: действительно, а стоит ли сейчас разжигать здесь костер партизанской войны, разорять этот, один из немногих уцелевших в огне гражданской войны край? Головная контора его страхового общества находилась в Барнауле. В мае Бахметьев поехал туда с отчетом и по дороге проезжал деревни Змеиногорского уезда, станицы и казачьи поселки Бийской линии. Здесь осенью прошлого года бушевало восстание против мобилизации крестьян-новоселов в белую армию, которую активно помогали проводить и местные казаки. Гнев восставших и обратился против казаков, они нападали в первую очередь на небольшие поселки, жгли, убивали, грабили, насиловали казачек. Потом, когда из Усть-Каменогорска казакам подоспела помощь все повторилось с точностью до наоборот, жгли, убивали, грабили, насиловали уже казаки. Все в округе было разорено и разбито, а в обезлюдевших деревнях и поселках не засеяли и половины той земли, что засевали всегда. И главное, пролита кровь и поругана честь женщин – примирение было уже невозможно. Частенько вспоминая слова Фокина, Бахметьев теперь и сам убедился, к чему может привести разжигание партизанской войны. Понимал он и то, что на положение на главных фронтах все эти партизаны, скорее всего, вряд ли кардинально повлияют. Конечно, Павел Петрович всей душой желал победы своим, но когда едва ли не все местные коммунисты либо погибли, либо прятались, либо сидели в крепости… это давало и ему некоторое моральное право «не высовываться». Из крепости, где после инспекторского «налета» Анненкова, режим ничуть не стал более жестким, чем до него, Бахметьеву через квартирную хозяйку передали записку. В ней говорилось, что заключенные, которых в крепостной тюрьме вновь уже насчитывалось более двухсот человек, готовят массовый побег с попыткой захватить цитадель крепости, где складировано несколько сот винтовок и не менее двадцати тысяч патронов. Бахметьев, прочитав записку, ужаснулся, подумав, что может случиться, если планы, сидящих в крепости, осуществятся.

Сам же Павел Петрович, по натуре человек сугубо семейный, очень долго не имевший сведений о жене и детях… Так вот он, решил воспользоваться тем, что Урал тоже вошел в «империю Колчака» и отправил письмо в Екатеринбург. Отправил на удачу по старому адресу еще в марте, не надеясь получить ответ. Но случилось чудо, в мае ответ пришел. Жена писала, что она и дети живы и здоровы, но живут крайне тяжело, боятся, что на них могут донести, как на семью большевика, комиссара. К тому же белые грозят, что как только укрепятся на фронтах, начнут «выковыривать» укрывшихся в тылу недобитых большевиков и членов их семей. Но особенно жена жаловалась на трудности с пропитанием, что зиму еле пережили, дети по многу раз болели. Если бы это письмо попало в колчаковскую контрразведку… К счастью, обошлось. Работу почты в «колчакии» наладили, а вот контрразведке было не до писем частных гражданских лиц. Жена же явно давала понять, что еще одну зиму в голодном, разоренном Екатеринбурге она с детьми может и не пережить, ибо сейчас на огороде сажать нечего, нет никаких семян. Чем тогда жить, ведь на работу она устроиться никак не может, сразу начнут выяснять кто она… И опять, если бы не тот разговор с Фокиным, не решился бы Павел Петрович вызывать семью к себе. Но он уже не мог не думать о близких, об их жизни и здоровье, все остальное как-то незаметно отошло на второй план, даже руководство уездным подпольем. Бахметьев в конце-концов полностью осознал конструктивность позиции Тихона Никитича Фокина. Как получил письмо, Павел Петрович в тот же день написал жене ответное, и в нем подробно объяснил, как добраться до Усть-Каменогорска. Именно здесь в хлебном, относительно спокойном месте голодная смерть не грозила никому. Здесь как в гавани бурю можно было пережить лихолетье.

17