Начало пути

Он тронул коня, чтобы выехать на окраину станицы, где размещался обоз стрелковой бригады, но по дороге остановился возле здания высшего станичного училища, такого же, как и в Усть-Бухтарме. Здесь располагался тот самый госпиталь, эвакуацию которого его полку предписывалось прикрывать. Иван спешился. Раненые, числом не менее полутора сотен частью были изрублены, частью пристреляны. В коридоре лежал труп без головы…

– Это начальник госпиталя, – пояснил кто-то.

Иван повернулся и вышел, взял повод из рук ординарца вскочил в седло и, стараясь не смотреть по сторонам, поскакал в обоз. Если в станице трупы местных уже унесли родственники и на улицах лежали только красноармейцы, то в обозе они по прежнему валялись вперемешку, и продолжающий падать снег ложился на лежащих рядом красных и белых… на застреленного уже несколько часов назад белого офицера, и разрубленного почти до крестца совсем недавно комиссара в кожанке, мертвой хваткой вцепившегося в рукоять маузера. У одной из крытых повозок с красным медицинским крестом в предсмертной судороге некрасиво оскалилась сестра милосердия. Рядом с нею валялся пистолет и стреляные гильзы. Видимо, она отстреливалась, пока не была убита. По причине, что ее не захватили живой, на ней не было разорвали платье, а юбку не задрали… в отличие от тех сестер, что красные захватили в госпитале, погибших в результате бесчисленных зверских изнасилований.

Начальника штаба бригады Иван нашел в обозе. Полковник отрешенно стоял над телом женщины. Даже с повязкой на голове, измученный и убитый горем, он смотрелся никак не старше сорока лет. Застывшей в безмолвном крике его жене по всему было не больше тридцати двух, хотя, возможно, печать смерти омолодила ее черты. Она лежала на повозке, из одежды на ней оставались какие-то обрывки кружевного белья, а тело… То было роскошное, холеное тело, в самом расцвете женской силы. Крупные хлопья снега ложились на эти прекрасные бедра, живот, грудь… запрокинутое назад лицо. Природа, словно стыдясь людских деяний, укрывала саваном ее… и морской кортик, загнанный по самую рукоять, как раз в ложбинку между большими полукружьями груди.

Ивана не так впечатлил вид растерзанных медсестер в госпитале, нечто подобное ему уже приходилось видеть в Семиречье, когда его полк по пути в Семипалатинск проходил через села, в которых побывали анненковские каратели. Мосластые тела крестьянок в разорванных платьях их грубые ладони и ступни… Примерно так же выглядели и тела медицинских сестер, которые он несколько минут назад видел в разгромленном госпитале. Даже если они и происходили не из низших сословий, то за время пребывания на войнах, в условиях тяжелой походной жизни, и нелегкого «госпитального» труда они не могли в значительной степени не «оплебеиться» хотя бы внешне. Иван, плебей по происхождению, но получивший фактически дворянское образование, очень тонко чувствовал эту разницу, особенно во внешности женщин. Жена полковника была совсем другая, такое тело могло быть только у физически здоровой, но в то же время с детства не знавшей ни тяжелого труда, ни полуголодной жизни женщины. Она удивительно напоминала ему его Полину, такие же одновременно мощные и нежные изгибы тела, восхитительно-искусной «лепки» бугорок вокруг пупка, волнующая складка внизу живота…

Иван усилием воли сбросил с себя созерцательное оцепенение, вызванное увиденным. Он тронул полковника за плечо:

– У нас мало времени, красные вот-вот подтянут резервы и будут контратаковать. Ищите ребенка… и прикройте чем-нибудь ее…

Иван отвернулся, собираясь отойти, но полковник ухватил его за рукав шинели, зашептал умоляюще:

– Есаул, я не могу… помогите… вытащите это, – он указал на рукоять кортика.

– Хорошо, – внутренне содрогнувшись, согласился Иван. – А вы, идите… ищите дочь! – уже властно проговорил он, и полковник подчинился, словно в лунатическом сне пошел прочь…

Как ни странно, дочь полковника оказалась жива и здорова. Насмерть перепуганная девочка забилась в воз с сеном и там ее обнаружили казаки, когда стали перегружать это сено на свои подводы. Она звала мать… но ей ее не показали. Иван приказал двум казакам наскоро вырыть могилу и ее единственную похоронить. Даже назначенные рыть могилу не выказали недовольства.

– Такую красоту негоже в таком поруганном виде оставлять, – говорил один из них, вонзая лопату в уже подмерзшую сверху землю.

– Вы это хотите взять? – Иван показал полковнику кортик со следами крови.

– Нет… нет! – в ужасе отмахнулся полковник одной рукой, обнимая второй прижавшуюся к нему дрожащую мелкой дрожью дочь.

Иван, сам не зная зачем, оставил кортик у себя.

28