Начало пути

Но особенно часто Ивану приходилось ездить в Трехречье. Здесь жили в основном забайкальские казаки, перебравшиеся из приграничных станиц с российского берега Аргуни, на китайский. В этих местах они еще с незапамятных времен имели свои выпасы и заимки. В сентябре-октябре 1920 года, когда белые отступали из Забайкалья, к уже существующему казачьему населению в речных долинах правых притоков Аргуни – Ганн, Дербул, Хаул – добавилась еще масса казаков и членов их семей, как забайкальских, так и сибирских с оренбургскими. Они осели в стихийно возникших казачьих поселках, и большинство вернулись к мирному труду. Казаки в Трехречье жили по своим законам, соблюдая вековые традиции: в поселках – выборные атаманы, в самом большом поселке-станице – станичный атаман. Невероятно, но здесь, на чужбине казаки жили материально значительно лучше, чем на родине до революции. Китайские власти совершенно не вникали в их жизнь, никакого китайского населения в Трехречье не было и не возникало конфликтов, наподобие тех, что регулярно случались в свое время у казаков: оренбргских, уральских, семиреченских, сибирских с киргиз-кайсацами, или забайкальских с бурятами. И главное, никакой обязательной воинской повинности, столь материально и морально тяжелой, здесь казаки как иностранцы не несли. Все взаимоотношения с китайской администрацией ограничивались сбором налогов. Но налоги были настолько низки, что давали возможность бурного развития хозяйств эмигрировавших в Китай казаков. Они поднимали целину, сеяли пшеницу, заготавливали сено, выращивали овец, коров, лошадей. В самых крупных поселках открывались православные храмы, отмечались все церковные праздники, почти в каждом поселке имелась школа со старым дореволюционным устройством. Всего в Трехречье насчитывалось до восьмисот русских земледельческих хозяйств с населением свыше пяти тысяч человек. Именно Трехречье стало основным источником для поставки в Харбин некоторых видов сельскохозяйственного сырья, в том числе и для фирмы Чурина. Ну и, конечно, в Трехречье отделение сельхозмашин командировало Ивана – казаку легче договориться с казаками и продать им сельхозинвентарь.

В августе 1923 года в одном из казачьих поселков Трехречья Ивана вдруг окликнул некто худой и высокий, заросший длинными волосами и редкой всклокоченной бородой, в шароварах с красными выцвевшими «сибирскими» лампасами.

– Позвольте спросить вас господин хороший, а вы случайно в 9-м сибирском казачьем полку в германскую не служили?

– Как же, служил, – Иван, одетый по дорожному, в свою очередь пристально вглядывался в заросшее, изборожденные морщинами и оспинками, лицо казака, которое тоже показалось ему отдаленно знакомым.

– Сотник Решетников… Иван Игнатич… верно?

– Да был я тогда сотником. А вы уважаемый… вроде знакомы, а не припомню, – Иван напрягал память, но толща случившегося и пережитого за последние годы не позволяла вот так сразу вспомнить однополчанина, к тому же очень сильно изменившегося внешне.

– Вахмистр Савелий Пантелеич Дронов… неужто, не помните? – с некоторой обидой подсказал казак.

– Дронов!.. как же… прости брат, не признал. Да тебя немудрено и признать…

Со стороны казалось неестественным, что по-городскому одетый в кепку, пиджак, бриджи и сапоги, хорошо выбритый и подстриженный господин приказчик вдруг ни с того, ни с сего начал обниматься с местным казаком… А у казака всего то и казачьего, разве что шаровары, а так оборванец-оборванцем, нечесаные космы, рубаха в заплатах, на ногах драные чирики… Определив по внешнему виду бывшего вахмистра, что тот, видимо, материально не процветает, Иван, прежде чем согласится пойти к нему в хату, отметить встречу, зашел в местную лавку и купил хорошей чуринской водки «Жемчуг». Он не хотел отмечать встречу с однополчанином, с которым прошел германский фронт, подавление киргизского восстания, поход в Персию и назад, ташкентское разоружение… местным мутным самогоном.

Савелий Дронов в составе полка «Голубых улан» отступал от Новониколаевска до Ачинска. Потом в ходе арьергардных боев они прикрывали отход каппелевских войск. Терзаемый холодом, голодом, тифом полк несколько раз был окружен партизанами и регулярными красными частями. Остатки полка в январе двадцатого года по льду перешли Байкал, после чего вахмистр сильно простудился и заболел. Тем не менее, давление наседающих красных стало не столь сильным, потому раненых и больных белые уже не бросали. Госпиталь, в котором оказался Дронов, размещался в одной из забайкальских станиц, которая в конце двадцатого года почти полностью переселилась за границу, в Трехречье. Так вахмистр из Усть-Каменогорска оказался здесь, нашел вдову-казачку и вот уже третий год жил у нее в примаках.

Однополчане выпили, вспоминали совместную службу, общих знакомых, вспомнили как в Ташкенте казаки не выдали большевикам своих офицеров, где кто кого видел, кто жив, кто убит, про кого ни слуху, ни духу…