С сигарой в зубах, раскрыв все окна, хотя холодно было, как в Сибири, я покатил на своей машине к дому. По Илкстон-роуд следом за мной шел автобус, и ехать медленно я побоялся - вдруг сомнет. К счастью, светофор остановил нас обоих, но когда я затормозил у обочины перед нашим домом, меня все еще трясло. Я сбегал за политурой и тряпкой, так как передний бампер был тронут ржавчиной, и работал до тех пор, пока в каждой хромированной части не стала отражаться, как в зеркале, моя довольная, ухмыляющаяся рожа.
Вечером вернулась мать и поинтересовалась:
- Чья это там машина?
- Моя.
- Не валяй дурака,- сказала она.- Тебя по-людски спрашивают: чья машина? Не знаешь, так и скажи.
- Я ж говорю: моя. Купил нынче утром.- И я объяснил, каким образом получил деньги у Клегга.
- Ты темная лошадка,- сказала мать.- А фары у нее есть?
Я сказал - есть, и мать попросила прокатить ее. Мы поехали к бабушке в Бистон. Порывами налетал ветер, и на Университетском проспекте машину даже накренило на бок, кажется, подуло бы чуть посильней - и мы бы перевернулись. Мать была на седьмом небе и всю дорогу пела.
По пути я купил пива, и в теплой бабушкиной кухне мы распили пинту-другую.
- Ты поосторожней,- сказала мать.- Не хвати лишку.
- Я хорошо веду машину, только когда выпью. А трезвый боюсь до смерти.
- Я буду пить, а ты править,- сказала бабушка.- Подходяще?
Мы смеялись и выпили еще по этому случаю, а за выпивкой последовал чай с сандвичами - щедрая бабушкина доля угощенья.
За чаем мы вдруг услыхали треск гнилого дерева, хруст ломающихся веток, и сразу же на улице что-то глухо ударило оземь. Бабушка закричала, что пришел конец света. У меня чуть сердце не выскочило, я решил - упала бомба или взорвался газ. На миг представилась раздавленная, искалеченная машина, и я, как бешеный, кинулся к черному ходу - громыхнуло вроде с той стороны.
Кричали люди, машины тормозили, сверкали фары. Холодный ветер лизнул меня в лицо. Выйти было невозможно, путь преграждала стена сухих спутанных ветвей. В ярости я продрался в сад, куда упала большая часть ствола. Дерево обрушилось на ограду, пробило ее до половины.
Около меня оказалась мать.
- Хоть бы никто в эту минуту не проходил мимо. Если кто шел, ему конец.
- Черт с ним! - чуть не плача крикнул я.- А как машина?
Мы кинулись к калитке, но ограду перекосило, и калитка никак не открывалась.
За спиной у нас захохотала бабушка.
- Ты что, спятила? - крикнул я.
- Наконец-то повалилось дедово дерево,- сказала бабка и опять захохотала. Я чуть ее не убил, в мыслях было одно: что с машиной?
Машину было не видать под грудой ветвей. Я ухватился за ограду - так закружилась голова. Люди растаскивали ломкие сучья по домам на растопку. Я, как сумасшедший, продирался к машине, и кто-то сказал:
- Вот жадный черт! Видали? Есть же такие, не успокоятся, пока все не зацапают.
- А может, это его машина,- вмешался кто-то еще.
- Тогда поделом ему. Хорошо, что стукнуло по богачу, а не по бедняку.
Я все-таки добрался до машины и в два счета расчистил крышу. Главная тяжесть дерева пришлась на ограду, так что машина отделалась легким испугом: несколько изрядных вмятин в крыше да еще фару размозжило, вот и все. Стараясь сдержать ярость - охота была давать пронырам и сплетникам даровое представление! - я залез в машину и тут увидал, что сломанные ветви пробили в крыше две дыры с рваными краями, словно господь бог обозлился и пустил со своих безжалостных небес два противотанковых снаряда прямехонько в мою машину. Я чуть не взвыл: в первый же день - и такая беда. Правда, немного погодя я вылакал у бабушки полбутылки ирландского виски (даю голову на отсечение, она сама его изготовила) и уже смеялся вместе со всеми, но это только потому, что пьян был вдрызг.
Наутро я принялся за дело и прежде всего подтер воду, которая накапала в машину за ночь. Молотком подогнал как можно ближе друг к другу изодранные края дыр, потом снаружи и изнутри залепил их крест-накрест полосами липкой бумаги и покрыл ее эмалевой краской, которую купил у какого-то ловкача. Теперь крыша не про-течет; фары я привел в порядок - можно хоть сейчас снова в путь.