Начало Руси

Приступая к крещению Владимира, г. Голубинский выражает свое прискорбие о том, что он должен уничтожить старую веру в летописную повесть об этом крещении: "Неумолимый долг историка заставляет нас сказать, что повесть эта не заключает в себе ничего истинного, что она есть позднейший вымысел, по всей вероятности, не русский, а греческий". Он признает ее "позднейшею вставкой в летописи", не имеющею связи с предыдущим (стр. 91). Затем автор старается опровергнуть летописный рассказ. Мы не будем разбирать этих опровержений, хотя не согласны с ним в некоторых подробностях. Обратим внимание только на явное противоречие: сочинитель не задумывается вычеркнуть из летописи даже эту священную легенду, тогда как благоговеет перед басней о призвании варягов и не обнаруживает ни малейших критических попыток в вопросе о позднейшем смешении в летописях варягов с русью и таких позднейших глоссах, как фраза: "мнози бо беша Варязи христиане".

Устранив легенду о выборе веры и крещении Владимира, г. Голубинский ведет опять длинные рассуждения о том, как варяги, служившие прежде в Константинополе, вводили христианскую веру в России. Следить за этими рассуждениями, по их запутанности и беспрерывно встречающимся произвольным догадкам, мы отказываемся, а поставим ему на вид следующие обстоятельства: говоря о перемене религии, кажется, можно было бы коснуться прежней, старой религии народа. Автор этого не касается. Толкуя о договорах с греками, он совсем не замечает, что его мнимые варяги поклоняются Перуну и Волосу, а не Тору и Одину. Положим, это обычный промах норманистов. Но вот что особенно удивительно в историке Русской церкви: это совершенный пропуск вопроса о церковно-славянской грамоте и славянском богослужении. По мнению г. Голубинского, христианство ввели в России варяги; они же ввели у нас грамотность, причем воспользовались готскою письменностью. И эта готская грамотность образовалась у нас, повидимому, до Владимира (стр. 83). С другой стороны, Владимир, по толкованиям автора, только продолжал дело варягов и сам принял крещение не от греков или болгар, а именно от варягов (стр. 110-112). Когда же и каким образом готская грамотность и готское богослужение превратились в славянское, на это книга г. Голубинского ответа не дает. Нам казалось бы, что автор начальной истории нашего христианства на первом плане должен иметь вопрос о церковно-славянском богослужении и тесно связанной с ним славянской грамотности; пройти мимо этого вопроса просто немыслимо.

Вот к чему приводят норманнские измышления хотя и умных людей, но нетвердых в исторической критике!

Любопытна также последняя глава (IV) книги г. Голубинского, трактующая о древнерусском просвещении. Он пытается доказать, что в домонгольский период у нас просвещение отнюдь не стояло выше, чем в период татарского ига, и что иго это никакого особого ущерба русскому просвещению не сделало. О таком воззрении можно только сказать: ново и оригинально, но исторически неверно. Очевидно г. Голубинский не задумывался над такими сохранившимися до нас произведениями домонгольской Руси, как, например, Слово о полку Игореве и Дмитриевский собор во Владимире. Ему и в голову не пришло сравнить их с произведениями последующей, т. е. татарской эпохи.

Обратимся к третьему сочинению, то есть, к "Очеркам Русской истории в памятниках быта". Перед нами труд, далеко оставляющий за собою оба предыдущие по своему более добросовестному отношению к источникам, ясному и толковому изложению; к тому же он снабжен хорошими рисунками памятников. Это очень полезное пособие для знакомства с домонгольским периодом русской истории. Мы не будем останавливаться на некоторых замечаниях, которые могли бы сделать по поводу того или другого положения. Коснемся только отношений этого труда к вопросу о происхождении Русской народности, и к мнениям о древнем русском искусстве.