Начало. То да сё…

Ни с того ни с сего, безо всякой к тому подготовки, из чистого авантюрного воздуха вот так вот заканчивающегося отрочества, я взял и организовал в школе киностудию не меньше как имени Сергея Михайловича Эйзенштейна. Помню, на алгебре вырвал из тетради листок в клетку и в правом верхнем углу написал: «Директору киностудии „Ленфильм“ товарищу Киселеву от директора киностудии имени Сергея Эйзенштейна 290-й средней школы Сергея Соловьева. Заявление. Прошу выделить для съемок фильма то-то, то-то и то-то. С.С.». И ничего при этом не было. Никакой киностудии не было. Но настоящий ужас начался тогда, когда бедный Киселев, сам не понимая, что происходит, все это мне выделил, выдал и разрешил вывести за пределы студии. Куда я скажу. И тут я уже обнаружил себя в кабине ленфильмовского грузовика с материальным пропуском в руках, а в кузове — туча дорогостоящей профессиональной аппаратуры… Наверное, все-таки от Бога есть у меня талант фантастического карьериста — номенклатурного партийного работника. Директриса школы, пораженная образованием из воздуха школьной киностудии имени Сергея Эйзенштейна, видимо, учуяла это мое истинное дарование, вызвала меня к себе и обещала вместе со мной подписывать все эти мои безумные студийные бумаги, но за это я два года должен был быть жутким школьным начальником — председателем учкома.

— У нас развален коллектив. У тебя замечательные организаторские способности, — сказал она. — Я чувствую в тебе лидера, который может удержать школу от разложения…

Я не знал о таких своих замечательных способностях, но чутьем понимал, о чем идет речь. Шел уже 58-й год, уже прошли стиляги, коки, узкие ботинки, прогремел молодежный фестиваль, на нас двинулись пластинки на рентгеновских «ребрах» с живым и хулиганским рок-н-роллом, вот-вот должен был грянуть Элвис Пресли, не за горами — «битлы», и все это с мощным напором хлынуло в жизнь, в юные умы.

Студия в тот момент мне была дороже всего, я согласился «идти в вертухаи» и действительно два года был этим самым председателем этого самого учкома. Мы проводили какие-то там «положенные» вечера и устраивали прочие «юношеские» мероприятия, но все это было лишь расплатой за получение необходимой директрисиной подписи под завершающей строкой моих подметных писем к Киселеву, которые я по-прежнему упрямо нес на «Ленфильм»: «Сохранность и возврат материальных ценностей гарантируем». Под эти письма мы возили туда-сюда со студии на съемку и обратно имущество просто грузовиками. Других таких сумасшедших тогда в природе не существовало, мы были первые.

Одновременно я продолжал учиться не то в седьмом, не то в восьмом классе, причем для этой поры употребление слова «учился» — уже чисто абстрактная фигура речи. По-моему, я даже не знал, какие предметы мы проходим.

Леву мне тоже удалось ненадолго совратить, опутать кинематографом. Потом, очень скоро, в чем-то серьезно разочаровавшись, он покинул меня и все мои кинематографические авантюры, вернувшись в ТЮТ.

В это время я уже познакомился на «Ленфильме» с серьезными, профессиональными операторами, с хорошими взрослыми актерами. Безумный и доверчивый Киселев выделил в производственном секторе студии нам свою отдельную комнату, с правой стороны от которой располагалась группа фильма «Дама с собачкой» Хейфица, а с левой — только-только начинающаяся «Шинель», дебют режиссера Алексея Баталова, где нередко (больше было негде) ночевал приезжавший из Москвы Ролан Быков, про которого ходили слухи, что он — Гений. На двери нашей комнаты красовалась табличка «Сергей Соловьев». В самой же комнате вился немыслимый дымище — все курили, что казалось семиклассникам признаком особой приобщенности к взрослому миру творчества. Ленфильмовские службы послушно работали на нас. Так, к примеру, мы свободно пользовались для своих нужд картотекой актерского отдела. Вот в этой-то картотеке я и натолкнулся случайно на симпатичного отрока в тюбетейке, который мне показался подходящим для исполнения какой-то там неясной роли. Я вызвал его.

В качестве урока по фотографии я запечатлел Валерия Плотникова

Мальчик пришел. Без тюбетейки. Рассеянно и незаинтересованно минут десять послушал наши разговоры, которые мы вели, дымя сигаретами, потом, никому ничего не говоря, подошел к столу, взял пепельницу и молча выкинул ее с балкона куда-то в кусты студийного сада.

— Ты чего, больной? — обалдели мы.

— Искусством в дыму не занимаются…

Это был Валерий Плотников, будущий превосходный фотограф.

Тогда он учился в ленинградской СХШ при Академии художеств, где товарищем и одноклассником его, мне кажется, был Миша Шемякин. Их вместе в то лето, по-моему, выгнали из школы за «несогласие с художественными постулатами Академии».