Начало великих свершений… (другая версия)

Мы вылетаем из коридора и тут же звучат выстрелы из маузеров. Кто-то упал рядом со мной, кто-то зашелся хрипом… А-а-а! На! На! На! Веером от живота поливаю коридор потом прыжком вперед! Опа! Двое! Один лихорадочно запихивает в маузер новую обойму, а другой… другой, закусив губу и раздув ноздри, идет ко мне с шашкой наголо. Вот, б…! Я выпускаю последние патроны в человека с маузером… Взблеск клинка… Я пытаюсь закрыть голову автоматом… Грохочут выстрелы… Все…

…Он лежит передо мной, стиснув в мощной руке Златоустовский клинок. Георгиевский клинок. Я знаю, кто это, хотя он и лежит лицом вниз. Только у одного человека здесь могла быть эта шашка в золоченых ножнах. Котовский. Григорий Котовский, герой-партизан, капитан русской армии. Изменник и предатель, команданте Григорио. Секретарь третьего интернационала. Но как бы там ни было, он — русский. Я подбираю его шашку и иду вон из замка. Около своего танка я останавливаюсь. Сломать амосовский булат руками не выйдет и у Поддубного, но на нашей стороне техника.

Засовываю клинок в звездочку, затем стучу по броне:

— Заводи! Малый вперед!

Клинок ломается со звуком, напоминающим тонкий женский вскрик. Не в те руки отдали, Лавр Георгиевич, да не мне Вас судить…

Оберстлейтенант Макс Шрамм. Лондон. Продолжение

Я опускаю дымящийся ствол «Дягтерёва» к изуродованному паркету и вздох облегчения вырывается из моей груди — успел! Здоровенный бритоголовый «лайми» уже совсем было приспособился укоротить моего друга на одну голову, но пули всё же оказались быстрее… Странно. Сева идёт на негнущихся ногах к распростёртому телу и поднимает шашку. Только сейчас я замечаю, что это наградная русская сабля, как она сюда попала? Всеволод Леонидович (в таком состоянии я его всегда называю по имени-отчеству) проходит мимо меня, даже не замечая. Он весь погружён в явно что-то очень личное. Его губы шевелятся, и когда минует меня до моих ушей доносятся злые слова стихов:

…В недостойных руках, честная сталь,
Хоть не хочет она людям зло приносить,
Но зажал рукоятку злобный палач,
Пусть хочу — не могу я тебя простить…

Да… Лучше его сейчас не трогать… Я подхожу к лежащему навзничь толстяку в котором узнаю Черчилля. Вот он, враг Германии и России, да впрочем. Не только их, а наверное всего мира Љ1! "У Англии нет союзников, есть только свои интересы. Настоящий англичанин — хозяин своего слова, он может его дать, а может и взять обратно". Воистину, настоящий «лайми»! Что же, жаль, конечно, что ушёл легко… Выдёргиваю из уже застывших пальцев древний «маузер» чуть ли не первой модели, будет великолепный сувенир. Из нагрудного кармана вытаскиваю плоскую кожаную фляжку с вензелем — пригодится. Затем иду к выходу. Едва показываюсь из проёма — слышу тупой удар и звон: обломок клинка со звоном втыкается над самым моим ухом в обгоревший косяк двери. Сева молча застыл у танка с обломком рукояти в руках. Интересно, чьи стихи он читал? Ладно. Мой друг всё-таки высшее образование имеет, так что знает на порядок больше меня, грешного. Закидываю «дегтярь» на плечо и двигаю к десантникам. Там все сгрудились вокруг пленных. Я расталкиваю солдат и пробиваюсь в первые ряды: sran gospodnia! Вот это да! В плотном кругу десантников последние защитники Британии: мальчишки по двенадцать-тринадцать лет, все в перемазанных, рваных сюртюках, в высоких нелепых цилиндрах, подпоясанные армейскими ремнями. Человек наверное двадцать. С ними — парочка молодых девчонок такого же возраста или чуть младше в таких же перепачканных платьях, но не чёрных, а синих, в косынках с когда-то красными крестами. У всех затравленный вид. Мне становится смешно, и я вдруг начинаю улыбаться. Защитнички! Что же с вами делать? Здоровенные десантники невольно следуют моему примеру и вскоре смех оглашает округу. Нам весело! Настолько нелепы эти кадеты Сандхерста в своих цилиндрах в окружении подтянутых бойцов в камуфляже. Внезапно смех обрывается словно по команде: появляются трое русских монахов. Вот только их не хватало! Ну, всыпали бы мы этим «защитничкам» по десятку шомполов, чтобы во взрослые игры не баловались, да разогнали по домам… А теперь… Да что теперь, эх… Я невольно сплёвываю от досады. Hana ребятишкам! Не расстреляют, так повесят…

К моему удивлению монахи молча рассматривают детей, затем старший из них, в звании архимандрита обращается к нам:

— Кто может сказать о том, как дрались эти дети?

Все угрюмо молчат. Тогда монах заявляет следующее, от чего у меня лезут глаза на лоб. И не только у меня!

— Поскольку свидетелей того, что сии отроки и юницы драться не умеют, то за никчёмностью их — казнить без пролития крови…

Из задних рядов слышен несмелый вопрос:

— А если свидетели найдутся?

— Храбрость достойна уважения. Сохраним жизнь, откроем свет их очам, доселе в темноте невежества пребывавшим, воспитаем в любви к новому Отечеству…