Начало времени

Сам себя он, наверно, видел царьком… Понимаешь, Карпуша, каждый ограниченный и подлый человечишка полагает, что все люди господом богом устроены по их образу и подобию. Что все такие же завистливые, злые, продажные. Ограниченный человек, если он еще к тому и подлый — из себя мнит бог весть что! Все и всё — перед ним ништо. И все на свете — для него! Богатство, слава, власть… Такой человек ядом зависти готов все вокруг затопить… А прикидывается человеколюбцем, радетелем общественного блага…

Одним словом, смекнул я, что дело у них серьезное, что все они у заграничной банды, как вошь на аркане. А главное, я понял: упускать момент нельзя. Прикинулся, что поддаюсь вербовке, мол, и впрямь обижен, что чином меня партия обошла…

Короче, рекомендовал меня Тарасюк в свою «спилку», в этот союз негодяев. Взяли с меня слово, что я в селе сколочу ячейку… А главное, я понял — не за–ради ячейки, не за–ради меня ездил Тарасюк в глухое село. Главное, что тут граница. Им нужны были свои люди в пограничной полосе! Потом меня обещал взять в Харьков на «княжескую должность».

Проводил я «брата», а сам в уезд, в гэпэу. Так, мол, и так. Товарищи мой план одобрили. К ним ходить не велели. Сами, мол, явятся, когда нужно будет. Кое–какие явки мне «брат» дал в уезде… Уездным комитетом этих вызволителей и руководил… Кто бы ты подумал?

— А я откуда знаю?

— Твой поручик Лунев! А помощником у него — Леночкин убивец.

— О, пёс! — выругался отец и помрачнел.

Наморщив лоб и щурясь в задумчивости, он долго молчал.

— Странное дело, — опять заговорил отец, — хороший человек — он что-то делает, на себя, на свой труд надеется, не рыщет, падали и крови не ищет. А вот нечисть всякая… обязательно друг дружку находит! Без банды не могут! Ты мне про своего Тарасюка говорил, а я только Лунева и видел. Его портрет прямо. До чего похожи, сволочи!

— Не беспокойся, взяли красавчиков. А до этого пришлось мне… колдовать. Вначале я все остерегался, как бы Лунев мне в душу не заглянул, как бы не заметил, что не его я поля ягода. Куда там! Он вроде Тарасюка — только себя и знает. Все для него — нули, быдло. Как он командовал мной!.. Вот тут я и вспомнил, что ты рассказывал про какого-то поручика Лунева, который солдат по морде бил!.. Точно оказалось — он. Хамло, грубое и жестокое животное. А помощник у него был — и того почище. Своими руками бы задушил. Этот, что Лену погубил.

Однако пришлось мне терпеть этих гадов. Решил я — все по боку. Стиснул зубы. А тут Гаврил меня пропесочи–вает. От дела отбился! И то правда. Зато вошел я в доверие к этим лягушкам… Даже на ответственный съезд в Харьков вызвали!

А потом цидулю прислали. Мол, большой вооруженный отряд переходит границу. Мне вскрыть яму, вооружить ячейку, другие ячейки в соседних селах… Отрапортовал я связным: «Будет сполнено!» А сам в уезд.

Одно я не знал — что отрядом атаманит Маркелка. В лицо и я бы его не узнал. Приймак Терентия. Да тут случилось — Мария проговорилась Григорию–почтарю, а тот, не будь дураком, мне в тотчас же все и передал. Так что мы все знали: и кого ждем, и зачем гости идут к нам.

Удрал Маркелка в последний момент. Прихлопнули его. Жаль, может, еще что интересное узнали бы…

…Мать встретила нас так, будто ничего особого в селе не произошло. Только по настороженным глазам, да потому, что ни о чем не спрашивала ни отца, ни Марчука, было ясно, что и она все знает.

— Сидайте вечерять, — пригласила мать к столу учителя. — Борщ только–только из печи!

Мать жалела бессемейного учителя, никогда не упускала случая покормить его или выстирать ему рубашку.

— Ох, когда только женитесь, — озабоченно вздохнула мать, ставя перед учителем глиняную миску дымящегося борща.

— Как же я женюсь, — приглаживая волосы на голове, усмехнулся Марчук. — Жинка тогда к вам, Нина Макаровна в гости не пустит. Привык я к вашему дому!

И вдруг в туманном, набрякшем сыростью воздухе, раздалось дребезжание колокольчика. Потемневшее небо, низко стелющийся туман, сизая морось — и задорно–заливистый, добродушно–дразнящий звон колокольчика. Казалось, он играл, подразнивал и поля в пасмурных серых сумерках, и уныло глядевшие прислеповатыми оконцами хаты, и всю деревню, затаенно и недоверчиво жавшуюся к земле. Колокольчик играл, будил, подразнивал, прежде чем сообщить важную весть.

С пригорка, далеко, там, где был невидимый сейчас черный крест росстани, смутным шаром перекати–поле надвигалась городская бричка.

— Запоздалая тройка, — рассмеялся Марчук, ловя ухом далекий голос медного колокольца. — Во всяком случае, это не контрабандисты. Те первым долгом вознице: снять колокол!

— Кончилась и этим лафа. Комиссар сказал, что отныне — граница на замке, — добавил отец. — И правильно, а то ползает к нам нечисть оттудова. Бывало, в дом пускаешь хорошего человека, а он оказывается контрабандистом. Комиссар сердится, а поди раскуси их!

— Кто-то на ночь глядя едет, — сказал Марчук.

— Никуда не денется от моего двора. Тамошня! Застава!..