Начало времени

И опять вопрос: как это — настоящий интеллигент? Значит, есть и ненастоящие? Вроде тех фальшивых червонцев, которые контрабандисты приносят «оттуда»?.. Нет уж, как-нибудь, когда отца не будет, я обо всем хорошенько расспрошу Марчука…

А Марчук между тем рассказывает очень интересные вещи про «нашего доктора». Оказывается, что когда власть была у петлюровцев, в городской комитет большевистской ячейки явился «наш доктор». На одном визите он случайно услышал, что петлюровцы выследили комитет и собираются сделать на него облаву. Они знают место и время совещания и вечером нагрянут, чтоб всех заграбастать…

Два месяца прятал молодой доктор шестерых большевиков в своем загородном домишке. Шпики с ног сбились — так и не нашли! А когда красные освободили город, в ячейке было уже двумя партейцами больше: в подполье доктор и жена его стали членами партии.

— С кем поведешься, у того и наберешься, — шутит отец.

— Да, это не то, что твой штабс–капитан Шаповалов, — хитро усмехнулся Марчук и шевельнул щеточками усов, подпустив шпильку в адрес отца. Он даже подмигнул матери, но та сделала безучастное лицо. В вечных спорах гостей и отца она по возможности старалась придерживаться нейтралитета. Гости приходят и уходят, а муж остается.

— Ты штабс–капитана не трогай! Ты не знаешь, какой это был человек! — подал голос отец. Штабс–капитан — его святыня, и никому он не позволит кощунство над нею.

— А что там знать? Жил для себя, — пряча улыбку в глазах, продолжает Марчук. — Стал бы он рисковать жизнью ради других?

— Стал бы! — горячо, с убежденностью тут же отозвался отец. Я смотрю на него — и не узнаю. Как преображает человека бескорыстное чувство любви! Что‑то отца распрямило, глаза загорелись от воодушевления. Отец и сам сейчас — весь готовность рисковать своей жизнью за штабс–капитана. И чем расположил его этот безвестный штабс–капитан? Заслужить признание отца, не признающего ни авторитетов, ни власти над собой, больше всего ценящего независимость, — задача не из легких. Мне кажется, Марчук даже немного ревнует отцовскую любовь к этому штабс–капитану. Я пытаюсь себе представить его, штабс–капитана Шаповалова, по мое воображение тут работает вяло, не может сотворить ничего значительного. Оно подсовывает мне готовых красавцев–офицеров — аккуратно и гладко причесанных, с ровными, как полевая межа, проборами, с четко, как по линейке, подстриженными усиками и в страх элегантных кителях. Взгляд у каждого — твердый и неуступчивый, точно видят перед собой не меня, грешного, а врага, немца–супостата. Это фотографии офицеров из тех журнальных комплектов «Нивы», которые приносит домой отец. Он иногда позволяет мне их полистать. Офицеры — большей частью — герои и жертвы полей сражений. Под фотографией–картинкой, рядом с подписью, напечатан маленький, точно перекрещенные восклицательные знаки, крестик.

Учителю надоедает штабс–капитан и отцовская верноподданная любовь. Он склоняется к моему единственному глазу. Его светлые щеточки усиков придвинулись вплотную: вот–вот уколют меня. Учитель подмигивает мне по–свойски. «Ну что? Скоро в школу пойдем? Учиться будешь, настоящим интеллигентом станешь?»

Я не успеваю ничего ответить. Я только беру на заметку, что Марчук каждый раз к слову «интеллигент» прибавляет — «настоящий».

Что же это, наконец, такое — настоящий интеллигент?

Вопрос, против ожидания, пришелся по душе учителю. Он даже ракрыл рот от изумления. «Слышь, Карпуша! Сразу в корень смотрит племя молодое!»

И долго и горячо толкует мне учитель, разные непонятные слова говорит. Мне кажется, говорит больше для отца, на которого искоса поглядывает. Заложив руку за спину (похоже, он уже забыл про меня), учитель ходит от печки до стола и обратно. Ходит, задумчиво глядя в землю, наверное, как у себя в школе, на уроке.

Единственное, что запомнил я, это — что ненастоящий интеллигент вроде гриба мухомора: на вид и красивый, и яркий, а на деле — одна отрава.

— Соловья баснями не кормят, — говорит мать и подсаживается ко мне на краешек полатей. В руках у нее миска с дымящимся картофельным супом. Суп вкусно пахнет луком и постным маслом. «Горяченького поешь! Скорей поправишься». И я ем —не потому, что спешу поправиться, а потому, что суп вкусный; а главное, я вижу по лицу матери, как ее радует каждая проглоченная мною ложка горячего супа. Мать даже разрешает мне позабавиться во время еды. Сквозь сжатые зубы втягиваю я, процеживаю суповую жижу, чтоб в деревянной ложке осталась картофельная гуща; матовая гуща вся искрится маленькими крахмальными звездочками; как песок на берегу Днестра. Мать терпеливо и сочувственно улыбается моей забаве.

И опять дом наш полон комсомольцев. Не тех, которых присылали ловить бандитов, других. Эти ничуточки не таятся, строем маршируют по деревне, распевают песни. Какие песни они поют! Никогда наше село таких красивых песен не слыхивало: «Марш Буденного», «Там вдали у реки», «По морям, по волнам». Последние две песни мне особенно нравятся. И матери тоже.