Начало жизни

Возле низенькой, ничем не отмеченной могилы возилась босая девочка, остриженная наголо. Она была похожа на маминых детдомовских ребят. Маша знала, что это Лида, дочь комиссара: сюда она приехала с матерью недавно, болела тифом, поэтому острижена под машинку.

Это была та самая «девочка в кофте с завернутыми рукавами», о которой рассказывал отец, вспоминая агитпоезд. Маша молчала, наблюдая за работой Лиды.

Лида собрала горку зеленых, точно лакированных сосновых шишек и укладывала их по краям могилки без надписи. Она выложила один ряд, начала второй, но шишек нехватило. Лида оглянулась на Машу.

— Принеси шишек, а то нехватает. Только зеленых, — сказала она так просто, будто была давно знакома с Машей. Маша облегченно вздохнула и побежала к низеньким сосенкам, на ветках которых виднелись зеленые шишки.

Теперь они украшали могилу вдвоем. Маша спросила:

— А кто здесь похоронен?

Она ждала, что Лида назовет какого-нибудь своего родственника.

— Здесь похоронен татарин Замалтын. Их двое было. Они пешком шли в Москву, к Ленину. По дороге заболели. У нас в квартире лежали. Один умер. Другой дальше пошел.

Вот оно что! Об этой могилке никто не позаботится, сюда некому прийти. Вот почему Лида старается.

А на тех могилах, у Ворченок, — цветы из жести, фарфора. Много цветов. Некоторые отломились — проволока перержавела — и лежат у подножья крестов…

— Я сейчас еще принесу украшения, — говорит Маша Лиде и бежит к Ворченкам. Оттуда она несет три зеленых жестяных листика, белую фарфоровую розу и несколько отбитых фарфоровых лепестков. Лида смотрит одобрительно и девочки раскладывают украшения на могилке.

— Ты не думай, тут ничего такого нет, — говорит Лида. — Просто справедливо. Что он, хуже их был?

Спустя два дня на могиле Замалтына появляется маленький столбик с картонной табличкой, на которой детским почерком написано: «Замалтын, татарин. Умер в 1922 году».

Маша не спрашивает, зачем Замалтын шел к Ленину. Имя, которое светом своим вскоре озарит всю ее жизнь, еще неизвестно ей во всем его великом значении. Родители редко называют это имя, они сами живут еще наощупь.

— Ты крест носишь? — спрашивает Лида. Маша ощупывает свой серебряный крестик на цепочке.

— Ношу.

— А я нет. Я точно знаю: бога нет и никогда не было. Я слышала, как папа объяснял это Усте — ты знаешь Устю? Это кухарка у Маркевичей.

— Мой папа тоже не верит в бога.

— Зачем же ты крест носишь? Я свой знаешь куда бросила? В помойку…

— Я тоже брошу, — говорит Маша.

— И правильно сделаешь.

Возле дома, где живет Лида, всегда толпится народ. У всех дело до комиссара: одна пришла спросить, какие теперь приняты новые имена, — не хочет дочку по-старому называть. Другой — насчет учения. Кузнец пришел поговорить о новом горне. Профессор Маркевич просит разрешения взять на развод штук пять цыплят плимутроков.

У дома комиссара — скамеечка, дальше невысокий заборчик, для порядка, — за ним ничего не растет, кроме травы. К заборчику прислонился парень в выцветшей гимнастерке. Левый рукав у него от локтя пустой — парень потерял руку в гражданскую.

Вечереет. Парень собрал вокруг себя детвору и негромко разучивает с ребятами песню. Лида тут же:

Мы кузнецы, и дух наш молод,
Куем мы счастия ключи.
Вздымайся выше, наш тяжкий молот,
В стальную грудь сильней стучи-стучи-стучи!

Песню многие знают, подпевать стараются все. Потом парень начинает «Варшавянку»:

Вихри враждебные веют над нами…

Лида подтягивает всё время, она знает эти песни. Поют «Слезами залит мир безбрежный» и «Дубинушку». Никого не удивляет, что демобилизованный красноармеец возится, с ребятней и ни с того, ни с сего поет вполголоса революционные песни.

Маша жадно слушает. Она не успевает подтягивать, не успевает сразу запомнить, эти песни она слышит в первый раз.

— И профессорские детишки здесь, — говорит со снисходительной улыбкой парень, оглядев Машу и Севу. — Ты что ж не поешь с нами? — спрашивает он Машу.

— Я не знаю этих песен.

— А какие ж ты знаешь?

Маша мучительно краснеет. Что сказать? Что она знает «Цыпленок жареный»? Или «Старый муж, грозный муж»? Господи, что же ответить?

— Я знаю «По синим волнам океана» и «В глубокой теснине Дарьяла» Лермонтова.

— Ну, спой нам.

По синим волнам океана,
Лишь звёзды блеснут в небесах,
Корабль одинокий несется,
Несется на всех парусах.

Машин голос становится тоненьким, жалобным. Отчего ей так стыдно? Она умолкает и глазами, полными слёз, смотрит на парня с одной рукой.

— Да… не научили родители, — говорит он задумчиво самому себе. — И в детях разница. Одни — уже человеки, гражданята, а эти… Ну что же, запоминай наши песни, — говорит он Маше. — Запомнишь?

Хочется крикнуть: «Да! Конечно!» Но надо говорить точно, а не хвастаться.

— С одного раза трудно, — отвечает еле внятно Маша. — Понемногу я всё запомню. Папа говорит, что у меня память хорошая.