Начатки Крэя

— Остынь, братец. Я ж не в ванне с кровью среди черепов предлагаю купаться, эти совсем отморозки. Поверь — запеченные ребрышки, пальчики ж оближешь! И все равно никому не пригодятся. Кстати, о пальчиках: они тоже ням-ням…

— Я серьезно. Завали хайло.

— Ооо! Огузок, кстати — во! Вот что тебе стоит отведать, сразу все поймешь!

Даниэль крепко схватил положеный ранее скальпель помельче.

— Так, выродок, я тебя порешаю к хренам, еще раз про свою…

— Да расслабься ты, чего взъелся! Мы тут людей пилим, а ты на гурмана обиделся.

— Есть грань.

Толстый мужчина скальпель так и не отпускал из подрагивающей руки. Крэй даже в столь тусклом свете видел хмурое лицо Хирурга.

— Ты ж долбанный мясник! Какая, к черту, грань⁈

— Я делаю это не ради удовольствия!

— Ну, а мне нравится доедать остатки твоей работы, что тут поделаешь. Вкусно, и тебе советую!

— Так, мразь, я тебя предупреждаю.

Сидячий господин в костюме развел руками и заулыбался.

— Ну, не совпадают наши предпочтения в лакомствах, что ж мразью обзывать.

— Какие нахрен лакомства! Это человек!

— Да, и вполне молодой, а значит сочный, вижу. Не слепой. Да еще и белый! Блондинчик! Не часто европеоидов к нам заносит.

Лукас пододвинулся вместе со стулом поближе к Крэю, наклонился в его сторону и облизнулся. Зубы чернокожего на секунду, все до единого, заострились в клыки и вернулись в прежнюю форму.

— Эй, молодой, ты как, вкусный?

Крэй наблюдал весь этот спектакль в невольным оцепенении. Да, о разных зверствах он был наслышан: и в своем мире жестоких улиц, голода и не щадящих болезней, и в нацистской Германии, и в послевоенных Советах… Но то, что сейчас до него доносилось крупицами информации, не шло ни в какие ворота.

Желание посильнее врезать мерзкому мужику аннигилировалось жутким бессилием. Взмах рукой, на удивление Крэя, произошел — но вялый, неконтролируемый и слишком расхлябанный. Едва чиркнув нос, конечность тут же безвольно опустилась и тряпкой расстелилась на холодном операционном столе. Абсолютное бессилие тут же окутало парня.

— О! Да этот экземплярчик еще и анестетику сопротивляться пытается! Сколько таких попили? На моей памяти ноль! Будем это считать за знак согласия… — Людоед взял обмякшую голую руку Крэя и с наслаждением деликатно обнюхал ее, — Нет, ну что за аромат! Слушай, а рука сколько там нынче стоит, может, я себе отожму? Пальчики — да, а вот остальное… Не пробовал!

— Лука, зараза! Конченое ты животное.

— Я поделюсь, и ты втянешься…

Это были последние слова подвыпившего каннибала, позабывшего про границы и всяческую меру.

С жужжащим звуком железной трели, отдающим острой мигренью, всего в полуметре от Крэя мудреный скальпель Хирурга стремительно впился в черепную коробку мужчины в костюме и галстуке, все еще цепко державшего руку белокурого мальчика, который не в силах был ни отвернуться, ни шевельнуться.

Но, в отличие от описанного в остросюжетных книжках классиков, что Крэй так любил, раненый не упал тут же плашмя в окоченении, не скорчился в стонах, кровь ручьем не брызнула струйкой и не окрасила пол, стены и все и вся красным маревом.

События двинулись в совершенно ином русле.

Поначалу Крэй ощутил, как заточенные ногти чернокожего аборигена с силой впились в его кожу. Затем, очухавшись от ступора боли, Лукас, стиснув зубы, наконец-то отпустил недвижимого парня.

Яростный тик в налитым темно багровым правом глазу, разбухшие ноздри и неугомонная злоба вместо безмятежной улыбки. Испарились и надменность, и легкость, и беззаботность. Человека будто начисто переписали. Теперь внешний образ безбожного людоеда соответстветствовал его лютым мыслям.

Ни единого крика. Ни единого писка. Даже лишнего вздоха.

Лукас медленно встал и, также не спеша, молча, спокойно обернулся в сторону теперь уже бывшего для него коллеги-соратника. Горе-убийца попятился. Вжался в стену.

Испуганный толстяк, в состоянии аффекта засадивший острую приблуду в напарника практически полностью, видимо, не четко осознавал, что творил в ту долю секунды, и каковы будут последствия. Лишь поддавшись глубочайшей ненависти к Гаитянским замашкам Лукаса, заполонившей разум и тело.

Как узнает впоследствии Крэй, словосочетание «видимо, не четко осознавал, что творил» — не совсем уместно для сознания, расшатанного от препаратов и стимуляторов. «Абсолютно не осознавал в нервном припадке» — вернее и куда уж точнее в отношении хирурга Даниэля, давно свернувшего на бесовскую дорогу, ведущую в скверную бездну.

Но это — потом.

Сейчас Крэй желал выбраться из, мягко сказать, «передряги». До сих пор не понимая, как в ней оказался.

«Шел по пустыне… Болоту. Болоту-пустыне. По миру Няши. Дни. Точно несколько дней, страдая от жажды, на ходу питаясь консервами. Останавливаться было нельзя. Остановка равна смерти. Смерти…»

Крэй уже сталкивался со старухой с клюкой. И во время Чумы, и после нее. Ненароком, в очередной подворотне и на Гассенах укромного Кведлинбурга.

Люди мёрли. Постоянно.

Невезучие — от случайной болезни, изгнанные подальше от общества.

Беспризорники — от избиения тростями вершителей правопорядка, Бычар.