...начинают и проигрывают

Лисьи глазки сощурились:

— Организуем, товарищ лейтенант. Я счас. А вы пока погончики того, амунисию…

План Щукина был прост и нахален. Я стал «арестантом». Щукин и еще один милиционер, которого он откуда-то приволок, не наш, со сросшимися черными бровями, очень свирепый на вид,— моими конвоирами.

— Пропусти! Пропусти!

Народ расступался. Вслед шелестело жалостливое бабье: «Молоденький!» Одноногий моряк озадаченно сдвинул на затылок свою бескозырку. Я сгорал от стыда, опустив лицо и втихомолку проклиная швейковские замашки Щукина.

Конвоиры благополучно провели меня сквозь свалку у двери вагона и втиснули на третью полку в серединном отделении. Щукин торопливо сунул в изголовье мой планшет, немецкую сумку, в которую я сложил провиант, арестованному не полагалось иметь при себе таких вещей. Сказал громко для сведения самоотверженно атаковавших свободные полки пассажиров:

— Чтоб смирно лежал — ни вправо, ни влево! А на место доберешься, чтобы в первый же день в милисию заявился, а то устрою тебе веселую жизню!

И стал продвигаться к выходу против бурлящего потока, поставив чернобрового впереди себя вместо волнореза…

Поезд набрал скорость, жаркие страсти трудной посадки поостыли. Я долго лежал без сна, спиной к проходу, и прислушивался к обрывкам долетавших снизу разговоров.

— Кисть ампутировали… А на второй всего три паль чика уцелело…

— Что там делается-ума не приложу; в сводках ведь не сообщают. Едем, как не ехать — родные же места. А приедем — вдруг одни развалины…

Кто-то пугал полулегендарной «Черной кошкой»:

— Они поезда останавливают. Зеленый свет в семафоре мешком накроют, под красное стекло — карманный фонарь. Машинист, понятное дело, сразу на тормоза. И они грабить…

Старый грузин, со слипшимися, как войлок, седыми волосами, звал сына — того занесло в другой конец вагона:

— Отия! Отия!…

Отия… Так звали шофера нашей дивизионки — мы стояли рядом с редакцией на отдыхе. Веселый, белозубый, с узенькими черными усиками. Он приладил к своему грузовику шкив типографской машины, и задняя полуось, вращаясь, приводила в движение печатный станок. Поднимет Отия зад трехтонки домкратом, включит мотор и сидит в кабине, грузинские песни поет. Кончит петь, командиры подразделений знают: готова газета, можно почтальонов за свежим номерком посылать.

Шальной снаряд угодил прямо в кабину грузовика. Дивизия все еще стояла на отдыхе…

— Отия!… Отия!…

Утром меня разбудил морячок — тот самый. Сидит, свесив в проход свою единственную ногу, на полке напротив и несильно тычет мне в бок костылем.

— Эй, братишка, где твоя совесть, а?

Я пробормотал что-то невнятное. Как не повезло! Сейчас он возьмется за меня на радость стиснутой на нижних полках доброй дюжине пассажиров.

- Поспал — дай другим. Вон папаша всю ночь штаны протирал. А ты ко мне.

Похоже, он меня не узнал…

Я пересел, освободив полку. Старик-грузин благодарно закивал и, кряхтя, полез наверх.

- Что, братишка, время заправляться?— морячок сунул руку в рюкзак.— Белые сухари на черный день. Погрызешь?

Мы соединили его сухари с моим куском сала и, прибавив по кружке горячей воды с сахаром, очень прилично позавтракали.

- Значит, едем в Энск?— Морячок удобно привалился к стенке, вытянул вдоль полки ногу — после сытного завтрака его потянуло на дорожный треп.— Живешь там или как?

— Или как.

— Понятно.— Он кивнул.— Командировка.

Уходя от дальнейших расспросов, я поспешно спросил сам:

— Ты-то сам не оттуда? Госпиталь где искать, случаем не знаешь?

— Нет, не знаю!— криво усмехнулся он.— Где, ду маешь, моя правая нога не захотела меня больше носить?…

Поезд двигался медленно, с частыми и долгими остановками. Мимо под однообразный перестук колес плыли такие же однообразные заснеженные поля. На полустанках безлюдье, зато на станциях покрупнее настоящие кулачные бои. На нас тут, в самой середине, накатывались людские волны с обеих сторон — запертые на одном конце вагона двери не помогали, у многих были с собой самодельные железнодорожные ключи.

Дважды стояли мы на запасных путях, пропуская составы с ранеными. Пассажиры льнули к окнам, жадно ловя быстро мелькавшие лица.

— Э!— гортанно вздыхал так и не заснувший грузин.

Женщины утирали неслышные слезы…

В Энск приехали в обед. Черная масса, усыпавшая перрон, была не страшна — наш поезд дальше не шел. Я собрал свои пожитки.

Видок!— критически оглядел меня морячок.— Цепляй-ка лучше назад свои картонки. Где там они у тебя?

Пришлось доставать из сумки погоны. Он, вроде и не замечая моего замешательства, помог их пристегнуть, зажав под мышками костыли.

— Боялся - помнутся,— неуклюже оправдывался я.-Потом ходи в мятых…

— Будет тебе, будет! Я ведь наблюдал в перископ твою хитрую посадку.— Пристукнул по плечу.— Вот так, братишка, не считай других дурнее себя, даже если в милиции служишь. У меня ведь все-таки не голову от резали — ногу… Ну, прощевай!— опять перешел он на свое деланное бесшабашное просторечье.— Желаю всяческих удач в твоей цветущей жизни.

Подмигнул на прощанье и сильными резкими толчками понес свое изуродованное тело…