Начистоту

Он показал руками, какие у неё икры.

– Скажи, пожалуйста, Степан Фёдорович, – продолжал он, – после ужина… на сцене… а?.. Да? Ой, Степан Фёдорович!

Он погрозил ему пальцем. Степан Фёдорович самодовольно улыбнулся. Но, в сущности, воспоминание об актрисе Мотиной, жирной сорокалетней красавице, было ему противно, особенно теперь, когда он ещё чувствовал на губах трепет свежего поцелуя.

– А где Протопопова?

– В столовой… Я пригласил её… Нельзя же… без хозяйки…

– Гм!

Кромский посмотрел на Степана Фёдоровича и заметил в его глазах ликующее выражение.

«Слопает, скот, если ещё не слопал», – подумал он, представляя себе гладко обтянутые плечи Марьи Ивановны и её щёки, похожие на две половинки румяного яблока.

Между тем Сергеев глядел по сторонам. Он тоже вспомнил о Марье Ивановне и искал её.

«Ушла, что ли?»

Но шум в передней привлёк его внимание. Мгновенно очутившийся там Степан Фёдорович с кем-то громко здоровался и сочно целовался.

– Шумейко, Шумейко!

Человек среднего роста, лет тридцати, не худой и не толстый, красиво вошёл в гостиную. На нём был чёрный сюртук до колен, и траурные полоски белелись на лацканах сюртука. Густая светлая борода его, с рыжим оттенком, мягко лежала на галстуке, заколотом жемчужной булавкой. Большой лоб вверху прикрывали русые завитки жидких волос, расчёсанных посредине, а выражение глаз исчезало под стёклами золотого пенсне, которое Шумейко надел при входе; но, судя по нахмуренным бровям и резким морщинам возле крупного, сизого носа, он был грустен и злился.

Степан Фёдорович представил ему некоторых своих гостей; некоторых он узнал сам. С Кромским он поцеловался, Сергеева не заметил.

– Я не знал, дорогой Степан Фёдорович, – начал он, – что у тебя званый вечер… Я только что приехал… После этого случая с братом, понимаешь, мне было б даже неловко пировать… хотя, конечно, и вам, господа, это известно, у меня не было с ним ничего общего…

Он плавно мотнул головой и обвёл всех глазами. Высморкавшись в раздушенный платок, он продолжал:

– Пользуюсь случаем, чтоб заявить об этом… Но я направился к тебе, Степан Фёдорович, в надежде услышать совет от тебя как от умного и даровитого адвоката, которым, по справедливости, может гордиться наш суд, – он выразительно посмотрел на Кромского. – Дело серьёзное и щекотливое и, кроме того, такое… Но подари мне, пожалуйста, пять минут.

Гости безмолвно внимали словам этого провинциального аристократа, сгорая от любопытства.

Степан Фёдорович с почтительною фамильярностью взял его под руку и повёл в кабинет.

– Всё моё время к твоим услугам, – говорил он по пути. – Что случилось?

V

Они прошли в маленькую комнату с письменным столом, с книжными шкафами под воск, стульями, обитыми кожей, и турецким диваном, занимавшим четверть кабинета. На стене красовалась большая олеография в золочёной раме, изображавшая хорошенькую девочку с обнажённой грудью и с печалью в наивных глазах по поводу разбитого кувшина, висевшего у неё на руке. С потолка струил свет китайский фонарик. На полу лежал ковёр, скомканный у дивана…

– У тебя тут премило! – заметил Шумейко, садясь.

После коротенькой паузы, употреблённой на беглый осмотр кабинета, причём было ясно, что Шумейко собирается скорее с мыслями, чем любуется обстановкой адвоката, он спросил:

– Сергеев в городе?

– В городе. И даже у меня. Он у меня в гостях.

– Брат успел перевести всё на деньги, – сказал Шумейко гробовым голосом, – и завещал нотариальным актом, совершённым ещё за несколько месяцев до смерти, весь капитал Сергееву. Брат разорил меня.

Он поник головой.

Степан Фёдорович от изумления раскрыл рот. Завистливое чувство сжало его грудь.

– Неужели?.. Грабёж! – горячо заявил он.

– Грабёж, – мрачно прошептал Шумейко.

«Ах Митя, – думал Степан Фёдорович, – а меня забыл!»

– Тысяч сто? – спросил он.

– Без малого.

– Вот неожиданность!

– Да, – продолжал Шумейко. – Признаюсь, к мысли о потере брата я уж привык…

Он остановился.

– Конечно, мне жаль брата…

– Потеря тяжёлая, – заметил адвокат.

– Да… И, конечно, воля брата священна…

– Тем более, – подхватил Степан Фёдорович, – что облечена в законные формы…

– Гм!.. Но, однако же… Признаюсь, Степан Фёдорович, мне эти законные формы…

Он повертел пальцами в воздухе.

– Неужели деньги пропадут? – спросил он.

– При законности форм… да!

– Но ведь это мои деньги? Я почти чувствую, как они лежат у меня здесь, в этом кармане!..

Шумейко горячился.

– Может быть, – посоветовал адвокат, склонив на плечо голову, – ты вступил бы в сделку? Сергеев, пожалуй, ещё ничего не знает…

– Пожалуй…

– Что ж?

– Позови его!

Степан Фёдорович позвал Сергеева. Выслушав их, Сергеев пришёл в такое волнение, что долго не мог сказать ни слова. Наконец, он произнёс, заикаясь и ожесточённо комкая другой угол своего воротничка:

– Я о завещании давно знаю… Только не мне деньги… И никому отдать их по своей воле я не могу… И делиться ими не могу… Хоть, может, мне тоже хотелось бы жить в таких кабинетах… Я не подлец, милостивые государи!

Шумейко и адвокат переглянулись.

– Ах, вот что! – пропел Шумейко. – Ну, это другое дело. Простите, г-н Сергеев. Я не знал, что здесь – принцип…