Начнём с воробышков?

Перфилов ощупал себя, скорее, шутливо, но всё же достаточно внимательно. Где тут метка дьявола? Или ещё какие-нибудь странные отметины? Увы, ничего, кроме родинок на плече и на боку, не нашлось.

Так идти или не идти?

Перфилов прошлёпал в комнату, голый, постоял в раздумьи в её центре, выглянул зачем-то в окно, будто там на большом транспаранте вывесили решение, убрал с подоконника пожелтевшие листки с конспектами уроков, где лезло в глаза двойное подчёркивание под "Народно-освободительная", "Минин", "Лжедмитрий Отрепьев", и принялся одеваться.

Можно же просто занести "рафаэлло". А так ему нисколько не хочется, убеждал он себя. Ради чего менять привычное затворничество? Ради кого?

— Она нисколько не красива, — сказал Перфилов вслух, застёгивая рубашку. — Своеобразное лицо, и только.

Возражений от стен, пола и потолка не последовало.

— Когда тебя жалеют — это мерзко, — вздохнул Перфилов.

Он выбрал из скудного гардероба светлые полотняные брюки, привезённые бог знает когда с отпускных югов, и погрузил ноги в брючины.

— Возможно, она вообще дура, — рассудил Перфилов. — И подвержена чужому влиянию.

Ему вдруг сделалось так муторно, так тошно от собственных сборов, от этого окунания с головой в бессмысленную кутерьму, в глупое, лицемерное веселье, в безумие, по какой-то ошибке называемое жизнью, что он сел на диван и подтянул к себе одеяло.

Никуда!

Несколько минут он сидел, укутавшись и пустым взглядом уставившись во тьму выключенного телевизора. Гадство, думалось ему, я не хочу быть участником ток-шоу. Дайте мне час с четырёх до пяти и перещелкните на фиолетовый канал.

Где-то внутри Перфилова, будто мотылёк, трепыхалась ещё надежда, что, возможно, визит к Лене будет отличаться от визитов, которые ещё в семейной Перфиловской жизни делались то Маргаритиной маме, то Маргаритиной подруге, то Маргаритиным школьным друзьям, но сам он верить в это разумом уже отказывался.

В последнее время он особенно ненавидел изображать интерес в беседе, от которой лично его клонило в сон, ненавидел приличия и политес, до скрежета зубовного ненавидел, когда его, как стороннего человека, привлекали к какому-либо спору или к оценке чего-либо. Словно он эксперт охренительного уровня, а не простой учитель истории. Руслан Игоревич, как вам новая "лада"? Видели последние матчи с нашими? "Прогресс"-то опять сгорел, а? Признайте же, что вчерашнее синее с серым платье Дойникову полнит!

Бог мой! Какая Дойникова? Какой "Прогресс"?

Один раз, в учительской, Холеров, физрук, рассказал новый анекдот. Сколько там было учителей? Человек шесть-семь вместе с Перфиловым.

И с последней фразы все ржут! Натурально! Кто грудью колышет, кто платочком уголки глаз промокает, кто стискивает рот ладонью — но: хи-хи, ха-ха, бу-га-га и прочее.

Только его, как говорится, "не вставило".

Перфилов хорошо запомнил шесть пар глаз, с недоумением, с тупым ожиданием разглядывающих его самого и его пальцы, мерно перемещающие по столу коробку со скрепками. Он тогда жутко испугался, потому что ему показалось, будто он вдруг очутился во враждебном и хищном мире, маскировка треснула, и все вот-вот обнаружат, кто он есть на самом деле — шпион, агент, не их поля ягода.

Челюсти сомкнуло.

С полминуты, отчаянно краснея, Перфилов не мог выдавить и слова, и лишь затем ему удался задушенный писк, который с большой натяжкой вообще можно было принять за какое-либо выражение чувств.

Пауза — и:

— Ну ты жираф, Руслан! — захохотал Холеров. — Ну, жираф!

Его поддержали общим смехом, всё разрешилось, развеялось, ощущение провала ушло в низ живота, обернулось холодком и желанием помочиться, кто-то одобрительно похлопал Перфилова, сползающего вниз, к ящикам стола, по плечу.

Как это было унизительно! Перфилов ненавидел всех и себя в особенности.

Что она может предложить? — подумалось ему. У нас — одиннадцать лет разницы. Это смешно, смешно на что-то рассчитывать? А я рассчитываю? — вздрогнул под одеялом Перфилов. И замотал головой. Не-ет, не-ет, увольте. У него стаж и привитое им стойкое отвращение к каким-либо видам сосуществования в одном пространстве с особями противоположного пола.

Было бы, наверное, хорошо заколоться прямо за столом, в присутствии гостей и хозяйки. Где Руслан Игоревич? А он здесь, лицом вниз и языком набок.

Перфилов хмыкнул.

Судя по поведению Лены, она-таки на него претендует. У женщин глаз намётан, как что плохо лежит, в их птичьих головках сразу вспыхивают планы, как это можно приспособить к собственному тельцу.

Но заколоться, пожалуй, придётся отложить.

Вовка — первым делом. Это всё-таки интересно. Необычно. Перфилов прищурился в темноту экрана. Это вызов. Чёрт, Вовку, может, действительно придётся украсть. Отвезти… Мало ли деревень поблизости… Выбить из него всю эту дурь с насекомыми. Но как пить дать очернят, маньяком сделают.

Перфилов вздохнул.

Маньяком быть у него не имелось никакого желания. Но не может же он один видеть результаты Вовкиных опытов? Все остальные что, слепые? Или под ноги не глядят?