Над Арктикой и Антарктикой

И вновь под нами бесконечная зеленая тайга. Впереди берег, пролив, за которым синеет Сахалин. По берегу дошли до мыса Александра, за ним — безбрежное Охотское море. Через десять минут и позади нас берег скрылся из виду. Стараюсь точнее держать курс по компасу — до Аяна две сотни километров, около часа полета, а самолеты-то у нас сухопутные. Оживленные разговоры моментально прекратились, каждый делает вид, что усердно выполняет свои обязанности. В иллюминаторах только гряды волн, самолеты новые, моторы новые. Прислушиваешься к их работе, и чудятся несуществующие перебои, присматриваешься — дрожат вроде бы капоты моторов. А вроде бы раньше не дрожали, не должны дрожать. В общем, что ни говори, а внутреннее желание было: «Поскорей бы пройти этот водный участок, поскорей бы под крыло какую–никакую сушу!»

Наконец впереди по курсу показалась вершина горы Топко, упирающаяся в облачность. Затем стали появляться и другие горушки Джугджура. Вышли точно на Аян. Поворот вправо — и через два часа Охотск. Ужинали под крылом нашего самолета.

Поужинав, как следует отдохнув, мы перелетели в Магадан. Далее курс на север. Перемахнув восточные отроги хребта Черского, вышли в долину Колымы. Сеймчан прошли пролетом, приземлились в Зырянке, заправились. Отсюда уже не расставались с Колымой до самых Крестов Колымских (ныне Черский). Сели на Ванькином острове, километрах в двадцати севернее поселка. Открыл, говорят, эту посадочную площадку какой-то Ванька; фамилию его забыли, видно, а имя так и прилипло к острову. Поздно вечером добрались на катере до поселка. Здесь нам жить теперь, здесь работать…

Уже на следующий день выяснилось, что работы для летчиков — непочатый край. Да и как иначе: дорог нет, вся надежда на авиацию. Многое было для меня внове, многому пришлось учиться. Старые летчики авиагруппы не всегда с охотой летали на близкие расстояния. Ну а мне пока все было интересно. Через месяц–другой я, конечно, уже немного освоился. Но все-таки каждый очередной полет открывал что-то новое.

Помню, в начале зимы вернулся из Певека, а начальник штаба авиагруппы предлагает сделать ещё маленький рейс в Островное (километров сто от Крестов Колымских).

— Отвезешь кинофильмы, почту, продукты и товары для фактории.

— А где аэродром в Островном?

— Какой тебе аэродром? По радио сообщили, что посадочная площадка находится южнее поселка и обозначена ёлочками. Туда прошлой зимой часто летали, все будет нормально…

— Штурман, какой курс на Островное? — спрашиваю я, забираясь в самолет.

— Курс? Да выходи на восток вдоль по Пантелеихе, а потом уточним.

Я уже знаю, что Пантелеиха — приток Колымы «невоенная» форма ответа меня тоже уже не смущает — так принято в полярной авиации.

— Все ясно…

Набрали высоту пятьсот метров. Погода хорошая. Идем вдоль по речке, которая быстро свернула на юг. Оставляю прежний курс — сто двадцать градусов. Через пятнадцать минут вышли на реку Малый Анюй, слева — поселок Погындено. Теперь летим вдоль Анюя. Вот и показалось Островное. Несколько домиков, чумы. Западнее их пасется стадо оленей, выделяется прямоугольником посадочная площадка, обозначенная, как и было сообщено, ёлочками. Прямоугольник белеет целинным снегом, никаких следов. Непонятно только, какова толщина снежного покрова. Если дали согласие на посадку, прикидываю я, значит, не более двадцати сантиметров.

Дымок из труб домиков шел вертикально вверх — штиль, можно заходить на посадку с любой стороны. Захожу с запада на восток, чтобы остановиться по ближе к домикам. Снижаюсь, касание. И… чувствую энергичное торможение…

Показалось вначале, что тормозит второй пилот, но он тут же убирает ноги с педалей, а. самолет по–прежнему стремится опустить нос. У меня штурвал взят на себя полностью, в голове одно — только бы не опрокинуться. К счастью, скорость быстро гаснет, хвост опускается, и мы стоим.

Вылезаем. Снега на полосе около полуметра. Как же теперь взлетать?

Вот здесь я получил ещё один урок. Аэродромы с диспетчерами, начальниками аэропортов, аэродромным оборудованием были в то время редкостью в Арктике. В большинстве своем имелись необорудованные площадки, и годность их для посадки нужно было каждый раз определять с воздуха самому. Самому себе давать разрешение на посадку. А тогда нужно было самому искать выход, как взлетать.

Пока я размышлял, подошел абориген Чукотки. Представился «официально»: «Оленевод Митька».

— Товарищ летчик, пожертвуйте колхозу немного бензина!

Я был раздосадован посадкой, предстоящим взлётом. А тут ещё какая-то нелепая просьба. Ответил грубовато:

— А что, ваши олени на бензине работают?

— Нет, олени ягель едят, — добродушно улыбнулся Митька. — Движок без бензина не работает. Ты же фильмы привез, посмотреть картину хочется.

Мне стало стыдно. Парторг нашей группы внушал мне, как новичку, много раз: «Местному населению надо помогать во всем». Да и сам я уже понял, что в Арктике иначе нельзя. Сегодня ты помог, завтра — тебе.

— Хорошо, давай бочку и пиши расписку на всякий случай…