Никогда еще я не заходил так далеко. Это как быть мертвым. Наверно, так себя чувствуют овощи; ты теряешься в тумане. Не двигаешься. Твое тело кормят, пока оно не прекращает есть; тогда его сжигают. Не так уж плохо. Это не больно. Я ничего такого не чувствую, только малость знобит, но и это, наверно, пройдет. Вижу, как мой командир прикалывает к доске объявлений приказы, во что нам одеваться сегодня.
Вижу, как Министерство внутренних дел США крушит наше маленькое племя камнедробилкой.
Вижу, как папа выбегает из ложбины, замедляет шаг и целится в большого оленя с шестиконечными рогами, скачущего через кедровник. Ружье палит раз за разом, вздымая пыль вокруг оленя. Я выхожу из ложбины за папой и со второго выстрела кладу оленя, начавшего взбираться на уступ. Усмехаюсь папе.
Это же не вот сейчас творится. Понимаете? Ничего не поделаешь с тем, что творится вот так, из прошлого.
Слышу шепот, это черные.
Мне уже не холодно. Кажется, я почти того. Отчалил туда, где холод не страшен. Могу остаться здесь насовсем. Мне уже не страшно. Им до меня не добраться. Только слова добираются, и то с трудом.
Это Макмёрфи. Так далеко. Все еще пытается вытянуть людей из тумана. Не трогал бы он меня.
– …Помните то голосование, что мы устраивали день-другой назад, о просмотре телевизора? Что ж, сегодня пятница, и я подумал, что мог бы снова поднять этот вопрос, просто посмотреть, не тонка ли кишка еще у кого.
– Мистер Макмёрфи, цель настоящего собрания – терапевтическая, это групповая терапия, и я не уверена, что эти мелочные недовольства…
– Да-да, к черту это, слышали уже. Я и кое-кто из ребят решили…
– Минутку, мистер Макмёрфи, позвольте, я задам группе вопрос: нет ли у кого-то из вас ощущения, что мистер Макмёрфи, возможно, слишком активно насаждает среди вас свои взгляды? Я подумала, что вам может полегчать, если его переведут в другое отделение.
С минуту все молчат. Затем кто-то говорит:
– Пусть проголосует, чо такого? Готовы сплавить его в беспокойное тока за одно голосование? Шо такого страшного, если время поменять?
– А что же, мистер Скэнлон, вы, насколько я помню, три дня отказывались от еды, пока мы вам не разрешили включать телевизор в шесть вместо шести тридцати?
– Надо человеку знать, что в мире творится, или как? Господи, Вашингтон могли разбомбить, а мы бы неделю еще не узнали.
– Да? А что же вы хотите отказаться от международных новостей ради того, чтобы смотреть, как шайка ребят играет в бейсбол?
– Ну, нам же нельзя и того и другого? Нет, ясное дело. Что ж, какого лешего… Я чот сомневаюсь, что нас разбомбят на этой неделе.
– Да пусть голосует, мисс Рэтчед.
– Очень хорошо. Но я считаю, это недвусмысленно показывает, какое давление он оказывает на некоторых пациентов. Ну, что вы предлагаете, мистер Макмёрфи?
– Я предлагаю проголосовать по новой за то, чтобы смотреть телевизор днем.
– Вы уверены, что вас удовлетворит одно голосование? У нас есть вещи поважнее…
– Удовлетворит. Уж очень охота глянуть, у кого из этих птах хоть немного пороху осталось.
– Вот как раз такие разговоры, доктор Спайви, и склоняют меня к мысли, что пациентам будет лучше, если мы переведем мистера Макмёрфи.
– Да пусть уже проголосует, чо такого?
– Конечно, мистер Чезвик. Начнем групповое голосование. Поднятых рук вам будет достаточно, мистер Макмёрфи, или вы будете настаивать на тайном голосовании?
– Я хочу видеть руки. Как поднятые, так и не поднятые.
– Все, кто одобряет перенос времени для просмотра телевизора, поднимите руки.