Над гнездом кукушки

– Интересно – не то слово. Мне интересно то, что вы, пройдохи, не сказали мне, чем я рискую, накручивая ей хвост. Если она мне не нравится, это еще не значит, что я готов доставать ее, чтобы она накинула мне лишний год к моему сроку. Иногда приходится спрятать гордость и держать ушки на макушке перед старой начальницей.

– Что ж, друзья, вам не кажется, что слухи, будто мистер Макмёрфи подчинился правилам, чтобы увеличить свои шансы выйти на волю пораньше, небезосновательны?

– Ты понимаешь, о чем я, Хардинг. Почему вы мне не сказали, что она может держать меня здесь, сколько ей вздумается?

– Что ж, я забыл, что ты на принудительном лечении. – Хардинг усмехается, и его лицо складывается посередине. – Да. Ты становишься хитрецом. Как и все мы.

– Станешь тут хитрецом, черт возьми. Почему это я должен распинаться на этих собраниях из-за всяких мелочей, вроде того, чтобы спальню не закрывали или не забирали сигареты? Сперва мне было невдомек, чего вы ко мне потянулись, словно я какой спаситель. А потом случайно узнал, какую власть имеют медсестры над тем, кого и когда выпускать. И я чертовски быстро поумнел. Я сказал себе: «Ну и ну, эти скользкие ублюдки надули меня, сбагрили свою ношу. Это надо же, надули старину Р. П. Макмёрфи». – Он откидывает голову и усмехается всем нам. – Что ж, ничего личного, но вы понимаете, ребятки, видал я это в гробу. Я хочу выбраться отсюда не меньше вашего. И так же рискую, дразня старую стервятницу, как и вы.

Он усмехается и подмигивает Хардингу и тычет его в ребра большим пальцем, давая понять, что тема исчерпана и он ни на кого не в обиде. Но тут Хардинг говорит:

– Нет. Ты рискуешь больше, чем я, друг мой.

Хардинг снова усмехается, проказливо косясь на него, точно норовистая кобыла, и поводит головой. Все передвигаются на одно место вперед. Мартини отходит от экрана рентгена, застегивая рубашку и бормоча:

– Не поверил бы, пока сам не увидел.

И на место Мартини, к черному стеклу, идет Билли Биббит.

– Ты рискуешь больше, чем я, – повторяет Хардинг. – Я здесь добровольно. Не на принудительном.

Макмёрфи сидит молча. На лице у него возникает озадаченное выражение, словно он чует какой-то подвох, но не может понять какой. Он просто сидит и смотрит на Хардинга, и довольная улыбка Хардинга вянет, и он принимается ерзать под этим странным взглядом Макмёрфи. Он сглатывает и говорит:

– Между прочим, в отделении мало кто лечится принудительно. Только Скэнлон и… ну, полагаю, кое-кто из хроников. И ты. Да и во всей больнице принудительных немного. Да, не так уж много.

Затем он умолкает, стушевавшись под взглядом Макмёрфи. Помолчав немного, Макмёрфи тихо говорит:

– Брешешь мне?

Хардинг качает головой. Вид у него напуганный. Макмёрфи встает со скамьи и говорит:

– Вы все мне брешете!

Все сидят молча. Макмёрфи ходит туда-сюда вдоль скамьи, ероша себе волосы. Доходит до дальнего края и возвращается к кабинету рентгена, где рентгеновский аппарат шипит на него и плюется.

– Ты, Билли – ты-то точно на принудлечении, боже правый!

Билли делают рентген – он стоит спиной к нам, на цыпочках, положив подбородок на край черного экрана.

– Нет, – говорит он сдавленно.

– Тогда зачем? Зачем? Ты ж молодой парень! Тебе бы рассекать в кабриолете, девчонок цеплять. А это все, – он снова обводит пространство рукой, – зачем оно тебе? – Билли ничего не отвечает, и Макмёрфи поворачивается к кому-то еще. – Скажите, зачем? Вы ноете, вы неделями скулите, как вам здесь невмоготу, как вас достала сестра и все, что она делает, а сами не на принудительном. Я могу это понять про некоторых старперов у нас в отделении. Они тронутые. Но вы, пусть рядовыми прохожими вас не назовешь, но вы не тронутые.

Никто ему не возражает. Он подходит к Сифелту.

– Сифелт, с тобой-то что? Ты же в порядке, не считая припадков. Черт, у меня был дядя, который буянил похуже твоего и дьявола видел к тому же, но в дурке не сидел. Ты мог бы жить на воле, если бы не трусил…

– Вот! – говорит Билли, повернувшись от экрана, весь в слезах. – Вот! Если бы мы не т-трусили! Я бы сег-годня мог выйти, если бы не трусил. Моя м-м-мама давно дружит с м-мисс Рэтчед, и мне бы х-хоть сегодня дали выписку, если бы не трусил! – Он хватает рубашку со скамьи и пытается надеть, но руки слишком дрожат, и он бросает ее и снова поворачивается к Макмёрфи. – Думаешь, я х-х-х-хочу здесь быть? Думаешь, я бы не хотел каб-каб-риолет и под-под-подружку? А над тобой когда-нибудь с-с-смеялись? Нет, ведь ты такой б-большой и крутой! Ну а я не большой и не крутой. Как и Хардинг. Как и Ф-Фредриксон. Как и С-Сифелт. А… а тебя… пос-слушать, нам з-здесь нравится! А… ч-что толку…

Он так плачет, что не может больше говорить, и утирает глаза обеими руками, тыльными сторонами. Одна болячка сковыривается, и чем больше он трет глаза, тем сильнее размазывает кровь по лицу. Кровь попадает в глаза, и он бежит, как слепой, по коридору, задевая стены, с перепачканным кровью лицом, а за ним бежит черный.