Над горой играет свет

А после все пошло как раньше, регулярно звучал довольно натужный смех, выстраивались в ряды бутылки из-под спиртного, один ряд, второй, третий, четвертый…

ГЛАВА 7. Про сейчас

Я так долго рылась в своих памятках, что спина онемела и заныла. Сердце тоже отчаянно ныло, я ведь вынула его из груди, потоптала, а после сунула обратно. Я встала, потянулась, глядя на обрамленные палочками от мороженого лица. После той Пасхи и началось. Но возможно, все у нас рухнуло бы в любом случае. И тут ни при чем пасхальные наряды и проповедники, выпивка и неродившиеся дети.

Я подошла к окну и увидела, как старая луна усмехнулась. В эту ночь она вела себя легкомысленно.

В лицо мне ударил ветер, он смел на пол все бумажки. Я закатила глаза:

— Да знаю я, бабушка. Что мне еще рассказывать и рассказывать.

Пошла на кухню выпить кофе, старые потертые половицы приятно холодили ступни. На столе для готовки рядышком стояли сахарница и молочник, с красным петушком на боку и красными ручками, впритык к ним банка с мукой, такая же как у бабушки Фейт. Ничего не изменилось. Даже мамина чашка, сполоснутая и вытертая, оставлена рядом с раковиной, будто мама только что туда ее поставила. Я беру ее, глажу прохладный фарфор.

Чашка согревается от моих ладоней, и я вижу, как мама потягивает из нее кофе, и на лице ее написано «ужасно горячо, но вкусно». Поставив чайник на огонь, я внимательней все осмотрела.

Слева, в самом углу, замер строй бутылок. Около них стояла пепельница, полная окурков со следами губной помады на концах, из-за этих красных ободков показалось, что мама вот сейчас войдет и мы сядем вместе пить кофе, только сначала она наденет халатик. Я втянула ноздрями запах «Шалимара» и сигарет.

— Ма-а-ам? Если хочешь, заходи, я не испугаюсь.

А самой страшно, что она вплывет в кухню, плеснет в кофе рому и начнет рассказывать про свои тайны.

Внезапно мне захотелось спихнуть бутылки на пол и смотреть потом, как из них будет хлестать ром, будто кровь, пока они не опустеют. Но я этого не сделала, я достала из шкафчика полосатый стаканчик, я схватила бутылку и налила себе немного рому. Понюхала, от резкого запаха свело мускулы живота. Я пила пиво, и винцо, и шипучее шампанское на церемонии своего бракосочетания, которое, думала я в тот день, означает «навеки вместе». Но серьезные напитки не пробовала ни разу. Наверное, в них заключена некая чудодейственная прелесть, раз мама так часто прикладывалась. Папа тоже знал толк в этом волшебстве. Но он понимал, что чародейский крепкий напиток коварен, он постиг это раньше, чем спиртное его сгубило.

Я сделала большой глоток. Язык охватило пламенем. Я закашлялась.

— Мам, и как ты могла это пить?

Темный ром я вылила и плеснула в стакан водки. Это бесцветное пойло проскочило легко. Постепенно нежащее тепло разлилось по языку, потом по горлу, потом пошло дальше, в желудок, как же хорошо! Одним махом я допила водку, обжегшую горло. Не знаю, вскинула ли я потом подбородок, гордая собой. Сполоснув и вытерев полосатый стакан, я снова убрала его в шкафчик, и мне расхотелось спихивать с кухонного стола бутылки, по крайней мере в тот момент.

Клетчатые кухонные занавески разлетелись в стороны, впуская ночную прохладу. Я выглянула наружу, ища глазами светящееся окошко миссис Мендель. Может, она еще не спит? Она всегда была тут как тут, когда чуяла, что у нас что-то не так. Но никогда не вмешивалась, просто стоит на крыльце и ждет, понадобится ли ее помощь. Таковы были правила. Горцы предпочитали сами справляться с бедами.

Вышла в гостиную, а оттуда — на крыльцо. Темнота приняла меня в свои объятия. Ветер крепчал, но дождь пока сюда не добрался. Все было бархатистым и ласково льнуло, как моя любимая блузка.

И вот я ступаю на прохладную траву, чувствуя подошвами листья и пружинистую влажную землю.

Я отдаюсь во власть безрассудной луны, я кружусь, постепенно продвигаясь в сторону садика миссис Мендель, оборот, еще оборот, и снова, меня уже пошатывает, как пьяную. Я ложусь на траву и неотрывно смотрю на свою приятельницу луну, которая добавила черному небу света, а горам таинственности. Мне становится холодно, я встаю и иду вспять, к дому, стараясь наступать на свои следы.

У двери я оглянулась и заметила расплывчатую тень в окошке миссис Мендель. Я помахала, тень помахала в ответ.

Снова на кухню. Вижу будто наяву, как все мы сидим за столом. Смех, хихиканье, улыбки. Мама, конечно, в синем своем халатике, Мика в широченной пижаме, пальцы перепачканы тушью, у папы волосы зачесаны назад, перед ним тарелка с печеньем и блюдечко с повидлом, Энди весь в повидле, улыбается, я отбрасываю назад свои строптивые волосы, чтобы не мешали всех видеть. Вот оно, обаяние прошлого, как в старых телепередачах, сейчас таких не снимают. Знакомые пятна на стене, они появились после того, как Муся-Буся, громко раскричавшись, хлопнула по столу и все расплескалось. Никто не удосужился их замазать. Подобные пятна становятся частью пространства, до кардинальных перемен, это как красное против черного. Пустота против полноты. Живое против смерти.