Над краем кратера

До отплытия теплохода оставалось еще несколько часов. Мы сидели в кафе, напротив друг друга. И над ее головкой в легкой пелене дождя курилась вершина Ай-Петри, и далее – Бабуган-яйла, Чатыр-Даг. А за ними – совсем родственная мне очертанием – Демерджи-яйла. И я знал, что этот миг с навечно входящей в мое сердце линией Крымских гор и прекрасным лицом женщины, спасшей меня от гибели и бескорыстно подарившей мне любовь, станет частью моего существа на всю оставшуюся жизнь.

* * *

Опять я один. Продолжаю взбираться в горы, и карстовые воронки, кусты можжевельника, мелкие деревца, расщелины, редкие островки трав между известковыми скалами – все складывается в каждый миг по-иному, глаз не устает.

Глазеешь, глазеешь. Во взгляде появляется особенный «глазеющий» блеск. Может, он и обманул профессора Огнева из знаменитого Ленинградского ВСЕГЕи – Всесоюзного научно-исследовательского геологического института, знатока юрского периода. Сопровождал я его по горам Крыма. Вероятно, он принял этот блеск в моих глазах, как едва ли не хищную хватку исследователя, а мою безучастность за чувство достоинства, и пригласил меня к себе в сотрудники. Через пару месяцев я должен отправиться в Ленинград, а затем, в Каракумы, в Азию, куда я давно мечтал попасть.

Само слово, кажется, вливается в меня бальзамом: Азия.

Начинается новый период жизни.

Я расставался с Крымом, как с незабываемым временем моей юности. Дал телеграмму Светлане, просил заказать гостиницу.

Ехал поездом до Херсона, автобусом до Одессы по солончаковым степям мимо озер, лиманов скифского Причерноморья, ехал и думал, что к местам отгоревших лет есть, оказывается, каждый раз новые дороги, которых не знал, и они ждут тебя до поры, пока ты жив. От Одессы до города студенческих моих лет опять ехал поездом.

Вокзал, тот самый, приземистый, средневековый, с огнями из-под козырьков, слишком озабоченный своими делами, теперь уже наплывал на меня. В окно вагона на довольно пустом перроне я увидел ее фигурку в ставшем для меня уже легендарным зеленом пальто, и во мне на миг что-то оборвалось, и слабый холодок возник в груди, и губы пересохли, и никак я не мог утолить жажды, хотя мы замерли в долгом поцелуе.

Наконец мы оторвались друг от друга, и она деловито сказала:

– Ну, поехали. Ты же мечтал пожить в гостиничном номере. Завтра у нас занятия до трех часов дня. Придешь за мной?

– Ты куда? – с тревогой спросил я.

– С тобой, миленький мой, с тобой. Куда же я денусь. Очень по тебе соскучилась. Три месяца, это же вечность. С ума сойти.

Гостиница была неказистой, но только в такой могли нам вдвоем дать номер.

И опять была диковинная ночь, и мы сидели вдвоем в белой стерильной ванне, вспоминая два озерца дикой природы, две купели – Ай-Андри и Ай-Анастаси, купание в которых было освящено лишь небом и горами, и впрямую пуповиной было связано с чистейшей родниковой водой, несущей в себе небесные росы, сгущения дождевых облаков, низвергнувшиеся на землю и профильтрованные сквозь известковый камень. Те два дня пребывания на высотах мы были истинными детьми природы. Насколько я понял из восторженных рассказов Светы, она успела подробно оповестить о своем пребывании со мной в горах Крыма, вызвав зависть женской части всего их курса и даже за его пределами.

Я уговорил ее несколько изменить наши планы. Завтра еду на неделю к маме и бабке. Затем вернусь, и после занятий буду ждать ее на углу у здания Университета.

* * *

За этот год мама как-то сразу постарела, а бабушка стала совсем сухонькой и легкой. Не отходила от меня, держала за руку. По-моему, ей вообще было странно, что я рядом. Когда-то она отпустила своего сына, маминого брата, он уехал много лет назад в Европу, когда в нашем городке еще был румынская власть. Так больше и не появлялся, изредка присылал письма. Потом и это прекратилось. И все дело было в том, что руку отпустила, говорила бабушка, надо было крепче держать, а то чуть выпустила, и как будто и не было у нее сына. Что письма? Чернильные загогулины, пустое. Бабушка не только не сомневалась, она просто знала, что это именно так. И раз я нежданно-негаданно рядом, а глядеть ей на белый свет не так уж много осталось, она и ходила за мной по дому, держала за руку. Пальцы у нее были костлявы, прохладны и гладки.

– Кожа и кости, – говорила она, когда я утром умывался по пояс, – что случилось? Ты всё очень близко берешь к сердцу. Тебя переучили. Гони от сердца. Беда, когда переучат. Еще прадедушка твой это говорил, а он был мудрец. Ты так раньше пел, а теперь молчишь. Думаешь, выжила из ума, бабка старая? Тоже мне работа: собирать камни. Я всегда была против этого.

В один из дней я с удивлением увидел, что она вшивает мне в штаны потайной кармашек. Оказывается, она решила вложить туда амулет – маленький свиток Торы, который ей подарили в день ее совершеннолетия, когда ей исполнилось двенадцать в 1901 году.