Над Кубанью. Книга первая

— Так вот, уворуют тягло, повозку-то кидать надо? На себе не потянешь ее? Нет. Бросишь повозку у такого куманька, как Семен, а сам с кнутиком до дому. Путешествуем грязные, голодные и холодные, от дороги изнуренные до последней степени. Почему же все это? За ради удовольствия вот, мол, фон барон Иван Петров в путешествию отправился? Играй сто оркестров. Нет. Через то волочемся с гор своих, как цыгане, что обездоленные мы. Негде посеять нам своего хлеба, земли много, не обидели, а вот пахать нечего, вся под лесом. — Мефодий уперся костистыми локтями в сгол, охватил руками голову и горько покачал ею. — Сытый голодного не разумеет. Ясно, что своя рубаха к телу поближе, поплотнее. Лес-то тоже не даром достался, Павло Лукич, если все хочешь знать. Платили мы десятки лет попенный сбор в доход войску за срубленные деревья. Больше двух миллионов выплатили попенных денег войску. В своих юртах, па своих юртовых наделах платили. А что это, если разобраться? Да это поземельный налог. А вот спросил бы я вас, линейские казаки, платили вы за проданный хлеб, полученный на своих наделах? Нет. А мы десятки лет платили и только с тысяча восемьсот девяносто пятого года прекратили эту дань, да и то после того, как устроили десятка два лютых побоищ с лесниками на мосту Белой речки, под Майкопом-городом. Был такой у нас внутренний враг, лесничий Пальчинский, обокрал всех и потом — видать, от стыда — жизнь прикончил, сам себе копыта отодрал.

— Лес рубаете, пеньки торчат, а пахать нечего, — угрюмо произнес Павло, вставая из-за стола и разыскивая по всем углам шапку. — Надо корчевкой заняться, рукава подсучить, штаны закатать повыше, и земля будет.

— Отдайте из войскового капиталу наши два попенных мильона, мы не то что пни повыдираем, мосты на реках поставим заместо сегодняшних калек, разваленных, переправы наладим.

— Маку вам, — зло перебил Павел, надевая шапку, — два мильона! Ишь чего захотели. Вас с потрохом продай, столько не выручишь.

— Маку там или еще чего-нибудь, Павло Лукич, а своего добьемся! — запальчиво выкрикнул Мефодий. — Мы эту колоду карт раскроем, что нам старый режим бросил. Кинем по столу, может, и нам очко-молочко попадет, не все ж водичка.

Павло подошел к Мефодию и смерил его тяжелым взглядом.

— Ты что ж, может, за нашими землями прибыл? Азиятов еще с собой приволок!

— А может, и так.

— Что? — скрипнув зубами, прошипел Павло, — что? — Он поднял руку, расправил пальцы и неожиданно схватил Мефодия за грудь. — Я с тебя двух сделаю, мышь поганый.

Все кинулись к Батурину. Хозяйка, вскрикнув, села на лавку. Павло обвел всех мутными глазами, разжал кулак.

— Идите вы все… — Не докончив, направился к выходу. У дверей обернулся — А ты, Семен Карагодин, зря с такой сволотой путаешься… Богадельню открыл. Азиятов, городовиков, чумаков понасбирал. Тебе, казаку, стыдно…

— Зачем вы его разобидели? — шептала Елизавета Гавриловна. — Павел Лукич человек хороший. С отцом не ладит, пришел душу отвести, а вы его со злым сердцем отпустили.

Семен, прикрыв дверь, позвал всех к столу.

— Пройдет. Спереди горячий, а сзади лед. Присаживайтесь, гостечки дорогие. Ты чего, Хомутов, за картуз взялся, положи его на место, не убегит… Гавриловна, ну-ка тащи на стол лапшевник…

Хомутов говорил с Махмудом, деловито расспрашивая его о жизни в черкесских аулах, много ли пришло горцев с фронтов, нет ли стычек с окрестными жителями. Махмуд рассказывал Хомутову обо всем, и гот слушал, черкая по полу лозинкой.

— Про большевиков знаешь что-нибудь? — неожиданно спросил он, внимательно присматриваясь к черкесу.

— Нет, — откровенно признался Махмуд. — Большак был казак-абрек, у нашего князя хотел кобылу украсть и аул спалить. Давно это было, очень давно. Кончили Большака-абрека в нашем ауле. Мой дед Алдаш убил. Так, может, большаки того Большака маленькие ребята…

— Большевики все то сделают, что я тебе раньше говорил. Земли дадут, князя за шиворот да в Кубань. Про Ленина слыхал?

— Нет, не слыхал, Ванюша, — точно стыдясь, признался Махмуд и тяжело вздохнул, — далеко в горах живем, ничего не слышим, где хорошие люди живут, когда к нам придут. Ленин кто такой будет?

— Ленин над всеми большевиками главный, Махмуд.

Оставив задумавшегося черкеса, Хомутов подошел к Мефодию и Семену. Они рассуждали у окна, изредка поглядывая на площадь, где скакали верховые, стреляли, в воздух из длинноствольных берданок. Это были дозорные, прилетевшие из сторожевой цепи с известием о приближении отдельского атамана. Звуки выстрелов глухо отдавались в комнате, и коротко дребезжало стекло.

Мефодий, перебравший горя и водки, довольный сговорчивым собеседником, продолжал сетовать на свою судьбу.