Над Кубанью. Книга первая

Табун угадывался по ржанью кобылиц, по ритмическому лязгу кандальных пут, которыми были закованы беспокойные молодые жеребчики.

Изредка поскрипывали запоздавшие мажары, идущие к станице по Армавирскому тракту, наискось перерезавшему крутизну Бирючьей балки, густо заросшей молодняком и кустарником. Стык юртов Жилейской и Камалинской станиц недобро славился грабежами и убийствами. Переждав, пока подводы проедут пологий южный склон, разбойники нападали у крутого подъема. Только с войной почти прекратились грабежи, по степи усилили конную патрульную службу, за своими ворами следили, чужих людей проверяли, а подозрительных подолгу выясняли, держа в дубовом каземате при станичном правлении.

Детей пугало, но и привлекало прошлое, и, сгрудившись возле Мишки и Сеньки, они один за одним наперебой рассказывали страшные истории о том, что по-человечьи орут полунощные совы, а зачастую слышатся крики людей, убитых когда-то в балке, что будто видели соседние таборы всадника, скачущего по степи в безлунные ночи на быстром, как ветер, коне…

Наслышались дети от старших, приукрашивали достойными небылицами, и в эту безликую южную ночь балка пугала. Им было не по себе, и все же они были горды своей храбростью, позволившей им безбоязненно здесь расположиться.

Где-то внизу играла Кубань. Она билась об обрывистое правобережье, шумно плескалась, обмывая кипучей струей свислые корневища давно умерших лесов и ослизлые прутья лозы.

— Тсс, ребята, — предупредил Сенька, — тише, чуете? — Все напряженно слушали. — Чуете, волки Ханский брод переплывают, чуете — воют?

Ребятишки-малолетки скучились возле своих старших приятелей, Сеньки и Мишки, признанных вожаков ночного.

— Чуем, Сеня. Хвостами шелестят.

— А может, и хвостами, — невозмутимо согласился Сенька, — хвост у волка заместо руля, а глазами водит, чтобы на карч не напороться, ушами строчит, чтоб сома почуять, боится волк сома…

— Неужели сома боится? — недоумевали ребята.

Рассказчик фантазировал:

— А что сом? Вы сома голой рукой не щупайте. Сом все одно что кит. Оба усатые, вроде вот Федькиного батьки — атамана. Из сома киты вырастают.

— Киты?! — удивился Федька Велигура, немного обиженный сравнением отца с морскими тварями. — Почему ж я в Кубани китов чего-сь не запримечал.

Сеньку не так-то легко сразить.

— Пусти сома в море, ну и кит. Что я сам, что ли, придумал, мне матрос Филипп говорил. Поэтому самому волк сома пужается. Сому, если в полном возрасте, раз плюнуть — хвостом баркас перешибить, або человека поперек перекусить, зубы-то у него — во. — Сенька растопырил грязную, загрубевшую пятерню. — Глаз у этой рыбины наметанный не хуже, чем у деда Меркула. Что сом, что крокодила — одна животная, может, только сом еще посурьезней. Недаром в Кубани дамочки из города боятся купаться…

Восьмилетний паренек с оттопыренными ушами гордо шепнул:

— А мы вот не боимся.

— Мы для сома — мальва, а вот дамочки — красноперки.

Миша знал, что приятель наполовину врал, но он не перебивал: уж слишком заманчивой вырисовывалась безобидная рыба. Какой толк в известных ему сомятах, широкопузых обитателях заводей нижних протоков, в тех сомятах, которых так легко приманивать на зеленого лягушонка, насаженного на крючок, самолично сработанный из булавки. Миша лежал на войлоке, вглядывался в темноту низко опущенного неба. Он думал об огромных, большеголовых сомах, похожих на фонтанных китов, изображаемых в школьных книгах.

В лесу на той стороне протяжно завыл волк, замолчал, но звук несся по реке и множился.

— Волчиха, — установил Миша, приподнимаясь на локтях, — к лошадям не подберутся?

— Переплывут Кубань, по балке, да по кустам… — ответил Сенька.

Кусты очень близки, ребята жмутся, хотя намеренно не высказывают боязни.

— Позадерут коней, отцы замордуют, — забеспокоился Федька Велигура.

— Огонь надо, — предложил Миша, — волк огня боится.

— Костер разжечь? — обрадованно спросил Федька.

Все согласны. Возле них большая куча хвороста. Его собирали в южном лесу, грузили на повозки и доставляли к табору сами мальчишки. Вместе с дубняком и чернокленом попадались ломкие палки шиповника, руки исколоты и поцарапаны, но все готово для костра. Миша собрал осыпавшуюся листву, прикрыл полой бешметика, чиркнул спичку. Ветер задул ее. Снова стало темно. Пропало рябоватое лицо Сеньки.

— Дай сюда, я распалю, — потребовал он, — так весь коробок зазря перечиркаешь.

— Не перечиркаю.