Над Кубанью. Книга первая

— А что задумал? — невинным тоном произнес Хомутов, уловив особый интерес казаков-фронтовиков к вопросу Степана, — Меркул-яловничий верно заметил, Нового царя ищут. Был Миколка, скоро будет какой-нибудь Ермолка. А Ермолке со штатом двадцать пять миллионов не хватит на прокорм и на тропой. Будет у вас на содержании, у казачества, свой Гришка Распутин. Земли у вас много, доходу хватит. — Хомутов покусал губы, заметил напряженное ожидание настоящего слова, переменил тон, посерьезнел. — Ясно карты высветил атаман отдела. От юго-восточного союза он то же, что полковник Новосильцев, который по Кубани разъезжает. В Расее в собаку кинешь — в такого, как Гурдай, попадешь, не замечали их всех, а теперь при кубанском царе, будьте уверены, каким-нибудь министром заделается. Брешет он, что Керенский не их шатии. Вон, всем вам и нам известный от Керенского начальник, Бардиж, ведь за них линию гнет, а ведь Бардиж вроде комиссарит от Временного правительства.

— Через Керенского же на Кубани комиссаром утвердился, — сказал Степан Шульгин. — Каков поп, таков и приход.

— Двадцать пять тысяч десятин у этого самого Бардижа, больше, чем у Гурдая, — с завистливым оттенком в голосе произнес Лучка и кинул в рот семечко, — гляди, гляди: Меркул что-сь говорит, давай послухаем.

Лучка вытянул шею, приложил ладонь к уху.

— Насчет земли вопрос задал. Как, мол, при новом царе будет?

— Пойдем ближе…

Линейку освободили. Генерал отвечал тоном человека, уставшего от вопросов и церемоний.

— Большевики, конечно, стоят за захват и раздел паевых земель. Можем ли мы отдать наши земли, леса, рыбные реки кому-то? Конечно, не можем. Это историческое достояние казачества, наша неотъемлемая собственность. Мы должны пользоваться и распоряжаться своими землями, водами, лесами и недрами самостоятельно и независимо.

— А частновладельческие земли? — громко спросил Хомутов.

Генерал заметил солдатскую фуражку, вопросительно метнул взгляд на атамана. Тот ему что-то шепнул. Гурдай кивнул, огладил усы.

— Частновладельческие земли отойдут в собственность войска на условиях, которые выработает Учредительное собрание. Но, чтобы созвать Учредительное собрание, надо еще скрестить оружие с большевистской анархией. Война не окончена, и рано взбивать пуховики.

Степан, поймав последнюю фразу генерала, вспыхнул, сунул ложку в карман и, не глядя под ноги, грубо расталкивая людей, выбрался на крыльцо.

— Удержать бы нужно, — спохватился Лучка, — сейчас чего-либо на свою голову брякнет. Ой, так и есть. Какой-сь он невоздержанный…

— Слухай, Лучка, — одернул его сосед, — Степка, даром что наскрозь раненный, кажись, начал им шпильки в подошвы втыкать, слухай…

— Казаки! — крикнул Степан и махнул шапкой, точно собирая всех поближе. — Вот господин генерал, наш отдельский атаман, пуховиками нас попрекает, а того, видать, не знает, что па царской войне с казачества весь пух выдрали вместе с перьями… Его превосходительство снова кличет на фронта идти с кем-то драться. Корнилова вот опять сватает па нашу шею. Знаем мы Корнилова, знают его почище нас донские казаки. Хватит с нас, узнайте теперь вы его. Он в Галиции от австрийцев и то без штанов еле-еле убег, а всю сорок восьмую дивизию на распыл пустил. По трем фронтовым армиям балачки на два года хватило, другой бы порядошный от стыда бы помер… А под Барановичами да Калущем с каждого казака по полпуда крови выпустил, несметная сила легла, а за что? За десять мотков проволоки да за десятину горелой земли. Вояка! Мы там пузом по огню ползали, в атаку ура-ура, а тут наши паи по четвертной закупили и брюха себе наращивают. Казаки, нельзя этого терпеть! Кому убыток от войны, а кому прибыли невообразимые. На фронте башку норовят начисто счесть, а здесь ноги отгрызают…

Генерал побагровел, пробовал прервать казака, но тот разбушевался, и трудно его было теперь потушить.

— …Мы, фронтовики, навоевались, хватит с нас живодерки. Попили юшки, теперь за галушки. Силом воевать не погонишь… А полки с фронта возвернутся — а они вот-вот заявются, — будет еще разговор по милым душам. У тех тож на дурочке не проедешь… — Степан рывком расстегнул бешмет. — Исстрадались мы, замучались. По ночам всякая ужас снится, криком орешь, в мозгу шум… Воевать… господин генерал, не супружницу за мякотину щупать…

Выступление казака с такой явно оскорбительной речью, направленной против незыблемого начальства, сначала заставило Велигуру опешить. Атаман растерялся и беспомощно переминался на месте. Его выручил Тимофей Ляпин, протиснувшись сзади со свирепым лицом.

— Забрать Степку, — прошипел Ляпин, — разом забрать в тюгулевку…

Велигура колебался, видя суровые лица фронтовиков, но когда Степан выпалил насчет супружницы, атаман рявкнул:

— Вязать его, вязать!..

Степана схватили сзади под локти и потащили в распахнутые двери правления.

Над толпой пролетел его негодующий крик и замер, точно на рот ему накинули тряпку. Генерал видел, что сходка, так удачно начатая, закончилась скандалом. Надо было выходить из положения. Гурдай воспользовался внезапно водворившейся тишиной.