Над Кубанью. Книга третья

Она вновь захохотала, уткнувшись лицом в колени Елизаветы Гавриловны, и та неожиданно почувствовала, что Любкино тело вздрагивает от рыданий.

— Люба, успокойся… Перестань… Ну, чего ты? А я и впрямь думала, что тебе весело…

ГЛАВА XVII

Хвостовая сотня черноморского полка, от которой отстал Каверин, поднималась по станичному боку. Косо чернели за спинами винтовки, и иногда сквозь пыль светло вспыхивали затворы и эфесы клинков. Гром, ослабленный расстоянием, перекатывался где-то на высоте Камалинской станицы и сахарных заводов.

Ляпин и Лука ехали молча.

Батурин наблюдал звенья черноморцев, проплывающих мимо бакалейной лавчушки, откуда совсем недавно стреляли пулеметы Мостового. Черноморцы ехали мимо этого места спокойно только потому, что совсем недавно здесь сражались и умирали другие. Но черноморцы направлялись к фронту, и многие из них, прокопытиз непроторенные военные тропы, тоже потеряют седла. Вчера, в полдень, к высше-начальному училищу большой обоз доставил изрубленных и простреленных казаков и офицеров 2-го запорожского полка. Передавали, что это работа Мостового, неожиданно прорвавшегося со своими сотнями в тылы армейского резерва. С поспешной небрежностью раненых сносили на бурках и клали на солому, прикрытую брезентами. Раненые открыто бранили Деникина за такое отношение к ним и хвалили покойного Корнилова… Лука знал об этом, но во всем обвинял «товарищей», начавших ненужную крамолу. Он вспомнил о сыне — и тоже обвинил большевиков. Из-за них Павло стал изгнанником, а он сам опозорен навеки. Теперь всему роду Батуриных надолго заказано избрание в раду, атаманы и станичный сбор…

Ляпии подергал Луку за кончик пояса.

— Чего зажурился? — спросил он. — Погляди, над банькой дым…

— Дым как дым, — буркнул Лука.

Над обгорелыми черепицами бани (это была единственная собственность пьяницы Очкаса) курился дымок.

Ляпин тыльной стороной ладони вытер рот, подморгнул.

— По всему видать, от самогонки: тонкий, редкий. Такой дым завсегда под конец, когда гас капает. Тогда жару много не нужно.

Довольно ясный намек породил в сердце Луки надежду, что его вызов не будет иметь неприятных последствий. Ни одно дело общества с давних времен не решалось без помощи ведра водки. В силу этого ведра Батурин глубоко верил.

— Завернем? — несколько неуверенно, осторожно предложил Лука.

— Была не была, Лука Митрич! — Ляпин крякнул. — Казачество между собой мирно жило. Да ты разве виноватый. Завернем, пожалуй, пущай Самойленко с атаманом городовиков пока щупают.

…От Очкаса они выехали бодрой рысью, с покрасневшими лицами. Хозяин, почуяв хорошую поживу, дважды приносил кувшины теплого самогона. Были за стаканом водки и «душевные» разговоры. Лука окончательно зарядился злобой против «товарищей». Ляпин, отведав угощенья, вновь устрашал старика и подзадоривал попроситься на фронт, чтобы делом доказать преданность, по-казачьи смыть пятно.

Лука пьяно покачивался, старался бодриться, но строевой конь, чуткий к неловкой посадке, горячился под ним.

— Стар я аль не стар? — заплетающимся языком спрашивал Лука.

— Видать, стар, Митрич. Что-то строевик тебя не принимает.

— Не принимает? Гляди, в атаку пойду! — Лука подстегнул коня, и тот с места пошел полевым карьером.

— Эй, э-ге-гей! — завопил Лука. — Дай для почину!

Он на скаку выхватил шашку, поплевал на нее и закружил над головой. Ляпин с трудом догнал приятеля, схватил коня за поводья.

— Не резон, Митрич. Не резон, говорю, простой воздух слюнявой шашкой рубить. Этим прощенья не намахаешь.

— Как не резон? — Лука вырывался. — Дай для почину! Где фронт? Где товарищи? Дай мне по им потоптаться, дай, Тимоха…

По-пьяному препираясь и не слушая друг друга, они спускались к мосту. Лука пытался опередить Ляпина, вырывал поводья, и конь грыз железо, слюнявя ляпин-екую черкеску розоватой пеной.

— Ты чего меня держишь, чего? — Лука потянулся к Ляпину. — Ты мне покажи, покажи… Я их… Я им…

С того бока спускался старик Шаховцов с сыном. Ша-ховцов был одет в черный наглухо застегнутый пиджак и брюки навыпуск. В костюме было жарко, и Илья Иванович, сняв картуз, поминутно вытирал платком лысину. Он направился к Карагодиным, чтобы посоветовать им, ради безопасности Миши, отправить его с Петей в Белореченскую станицу. Петя радовался этой поездке, и отец шутливо подтрунивал над младшим сыном, упрекая его в желании улизнуть от школьных занятий.

Взявшись за руки и отворачиваясь от пыли, поднятой протарахтевшими мимо подводами, они сбежали к мосту. Илья Иванович устал, придержал сына.

— Сердце плохое, Петя. Применяйся теперь ко мне.

— Эх, ты, папка, — пожурил его Петька, — с кем ты берешься бегать!