Над Кубанью Книга третья

Дул ветер от недалеких Манычей и Калмытчины. Над степью и взгорьями балок плыли миражные марева, и казалось, колыхались земля и трава. Потных коней обсушило, бока и пахи покрылись белыми солонцеватыми пятнами. У разъезда Мокрый Батай подошли к железной дороге, идущей на Торговую. Переезд был закрыт и охранялся довольно многочисленной стражей. Увидев казаков, охрана всполошилась, залегла за насыпью, выкатила пулеметы.

Мостовой, остановив полк, подъехал к насыпи, назвал часть, помахал документом. От разъезда подполз, до этого точно застывший на путях, бронепоезд. Орудия повернулись в их сторону. Так продолжалось несколько минут, и Батурин, оставшийся с полком, уже хотел принимать меры к боевому расчленению сотен. Но вот открылась блиндированная дверца, пригибаясь, вышел обнаженный до пояса человек, взял у Мостового документы, внимательно перечитал и, не говоря ни слова, полез обратно.

— Можно ехать? — раздражительно спросил Егор.

Странный человек обернулся, Махнул рукой на запад.

— Только через Койсугский разъезд. Тут движение закрыто. Деникина ждем.

Подъехали Барташ, Батурин, Огийченко.

— Послушайте, товарищ, — сказал Барташ, — я член чрезвычайного штаба обороны и приказываю открыть путь.

— А то мы сами откроем! — запальчиво выкрикнул подскакавший Лучка.

— Попробуйте. Наши покисли. Уже вторую неделю без казацкой юшки…

Барташ тоскливо оглядел переезд. Пулеметы стояли наготове, ленты поблескивали, у зеленых щитков прилегли чубатые молодцы, очевидно нетерпеливо ожидавшие потасовки. Из обоза подошла Донька, растревоженная задержкой. Она протиснулась, отодвигая в стороны лошадиные морды.

— Ефим! Ефим! — подозвала она Барташа. — Да это тот самый!

Она выскочила на полотно, откинула платок, так чтобы лучше было видно ее лицо, закричала:

— Эй, ты, броневик раненый. Не узнаешь?

Командир бронепоезда глянул на Доньку, как-то съежился и нырнул внутрь. Запыхтел паровоз, бронепоезд вздрогнул и пошел задним ходом. Поднялся шлагбаум, и охрана нехотя скатила с насыпи пулеметы.

Пропуская мимо первую сотню, Мостовой задержался возле Доньки.

— Что за знакомец? — спросил он, наклонившись с седла. На лице его появилось отчуждающее выражение.

Донька улыбнулась уголками губ, погладила обветренную руку Егора, теребившую повод.

— Не тот, что ты думаешь, Егор, — тихо сказала она, — комиссара спроси, Ефима Саввича. Он все знает…

Мимо проходила кавалерия. Донька поджидала обоз. Поравнялся Сенька, ехавший в одном звене с Мишей. Томимый любопытством, придержал Баварца.

— Тетя Донька, какое слово против семафоров знаешь?

— Утиное слово, Сеня, утиное.

Сенька коротко, по-мужски, посмеялся, хотя и не понял, в чем смысл утиного Донькиного слова.

— Абсолютно правилыная утиная слово, — сказал он, пристроившись. Подмигнув Мише, попросил закурить у Огийченко и принялся деловито свертывать папироску.

На второй день, когда солнце повернулось с полдня, вдали на сизовато-синем взгорье вырисовался какой-то большой город, затянутый полупрозрачным маревом.

— Ростов, — сказал Шкурка, — приходилось бывать.

Сенька приподнялся в стременах.

— Ростов, — солидно подтвердил он, хотя впервые попал в эти места.

— Значит, там будем воевать, — задумчиво и тревожно сказал Миша, вглядываясь в далекое крутогорье, усыпанное каменными домами.

Сенька залихватски сплюнул сквозь зубы:

— Что ж такого! Воевать — так воевать. Чего страшного!

Над крупнейшим городом войска Донского прокатился отдаленный громовой разряд, усиленный рекой и эхом, отдавшийся в беспредельных просторах Задонья. Кукла тревожно навострила уши. Незаметно подъехал Батурин, задержался.

— Градобойная хмара, Мишка, как в Жилейской! — сказал он. — Только не пужайся.

— Я града теперь не боюсь.

Павло ласково поглядел на мальчика.

— Не без удальцов в нашем полку.

Весенний Дон, широко разлившийся по батайской низменности, искрился, словно покрытый серебристой чешуей. Полк проходил железнодорожным мостом. Пробежал черный и юркий катер, обдавший их дымом. Сверху по реке подходила «Колхида» — «Аврора» донских событий. На ее борту стояли полевые орудия, закрытые примитивными полубашнями и мешками с песком. Виднелась длинноствольная пушка Канэ. Палубу «Колхиды» усыпали матросы гвардейского экипажа. «Колхида» спешила на помощь левому крылу обороны, атакованному подошедшими в этот день офицерами Дроздовского. Орудийный гул усилился. Когда полк прошел мост, от Ростова двинулись поезда, переполненные беженцами и отступающими отрядами.

— Много еще? — спросил Мостовой крикливого солдата, руководившего движением.

— Сем верст до небес, и все лесом, — огрызнулся тот.

— Отсюда до Зверева, браток. До Зверева эшелоны! — проорал матрос из проползшей мимотеплушки.

Начали попадаться вооруженные рабочие. Они шагали быстро, и у всех были хмурые глаза и крепко сжатые челюсти. Эти шли на защиту города, как на защиту своего собственного дома.

— Мастеровые везде одинаковые, — сказал Павло Барташу.

— Почему? — не понял Ефим.

— Как в Катеринодаре. Твердым хлебом-солью хозяев встречают. Зуб нужен крепкий.