Над Кубанью Книга третья

Лука возмущенно подпрыгнул на лавке.

— Мирный? Какой же это мир, раз немцы по всей Украйне ползут? Где ж он, договор, а?

— А ты откуда знаешь, батя? — спросил Павло. — Сорока на хвосте принесла?

— У этой сороки две ноги и гурт ребятишек. Беженец идет с Украйны. По железным путям едут, на баркасах плывут через Азовское море, с Крыма через Керчь.

Лука покрутил головой и расстегнул ворот на вспотевшей шее. Павло помолчал, потом тронул отца за плечо.

— Что немец идет — известно, — сказал Павло, — на Украйне тоже не без Гурдаев.

— Чего Никиту Севастьяновича трепать.

— На свои земли пустили украинские Никиты Севастьяновичи, вот почему и говорю, — вразумительно заметил Павло, не желавший ссориться с отцом в присутствии посторонних.

— Какое тебе дело до чужих земель?

— А я про что, батя? Я тоже про то самое. Пущай их земли травят. Нам печали от того мало. Мир, в Брест-Литовском подписанный, имеет силу на всю Россию, а стало быть, и на нашу область. Мы от Украйны водой отгорожены. Море переплыть тяжело.

— А по сухим путям? — вставил Буревой.

— А по сухим путям одни ворота — Дон. На тех воротах стоит войско Донское. Не допустят донцы никого ни до себя, ни до нас.

— Что-сь нема надежды на донцов, на чубатых картузников, — хмуро сказал Буревой, — любители они только до баб, до водки и до всякой смути липучие. Реияхи… Не любители они драться…

— Это ты зря, — перебил Буревого Огийченко, — войско Донское Кубанскому не уступит. Аль не видал ты их работу на фронте. А что охотники они до баб да до водки, так кубанцы тоже охулки в этом деле на руку не положат. Сдается мне, не положат. Как вы, дедушка Харистов?

Харистов коротко посмеялся, погладил бороду.

— Что верно то верно, не уважат кубанцы в этаком деле.

— До баб все казаки лютые, — неожиданно вмешалась Любка. — Да и какой это казак, ежели он бабу за три версты обходит? Разве уж какой хворый аль придурковатый.

— Любка! — прикрикнул Лука.

— Чего пужаете? — огрызнулась Любка. — За нас завелись, за баб. Срамно слухать. Вы лучше Павлушку спросите, как насчет земли в Катеринодаре решили.

— О земле решения также для всех станишников полезные, — сказал Павло. — Во-первых, приказано мне следить за тем, чтобы все свободные земли и пахотные участки предоставлять бедноте, которая захочет соединиться в товарищества аль в коммуны.

— Земли бедноте! — воскликнул Лука. — Лодырям?

— Бедноте, батя, — подтвердил Павло, сдвинув брови. — Поручили нам провести за этим наблюдение. Работников рассчитать. Молотилки к Совету приписать. Поняли?

— Выходит, и казачьи наделы начнут рушить? — тихо спросил Буревой.

— Может, что-сь возле этого предвидится, — строго согласился Павло.

Буревой недружелюбно оглядел Павла, взялся за шапку.

— По всему видать, Павел Лукич, поторопились вы Корнилову копыта отодрать. Кому-кому, казачеству от Корнилова хужее не было бы.

Шульгин попытался вмешаться, но Павло надавил ему на колено теплой и крепкой ладонью. — Шульгин сразу же как-то потух и опустил плечи. Миша видел: отец хмуро крутил шапку, уж очень внимательно оглядывая суконный верх, прошитый белым гарусом, а Харистов, наклонившись к Меркулу, полуприкрыл глаза, точно его слепил свет лампы. Тягостное молчание рассеял Лука.

— Дождались, — вздохнул он, — теперь, вндать, и аренду отменят. Сколько земли дуром погибнет.

— Почему же дуром? — спросил Шульгин, прищуриваясь.

— Потому что до земли хозяин нужен, а не бедняк этот самый. С них горлохваты хорошие… Работников рассчитать! Да работнику тому хозяин больше нужный, чем он хозяину. Работники наработают, ежели сам не будешь горбатиться. Им сало подавай, борщ, разносол всякий. Вот нанял я девчат подсолнух полоть, так они то и знай в межник бегают, говорят — от харчей, а? А хозяина с краюхи хлеба да с головки луку в межник не потянет. — Лука зашагал, твердо ступая крепкими короткими ногами. Остановился перед сыном. — Да кому какое дело, как я землю в порядок привожу. Абы была польза тебе и людям. Абы земля не пустовала. Не-вжель ты в эту программу подписался?

Павло, не ответив отцу, пошарил рукой под столом, нашел сапоги, обулся, встал.

— Пора спать, — сказал Павло. — А вы, дедушка, не запамятуйте в колокола завтра ударить.

— Неужто всей станице поведаете, Павел Лукич? — тревожно спросил Харистов.

— Поведаю.

— Зря Корнилову голову отодрали, зря, — снова повторил Буревой.

Павло приблизился к Буревому и тихо, чтобы не слышали старики, спросил:

— Против пойдешь?

Буревой поднял глаза.

— Там видно будет, Павло Лукич. Может, не со всякой тучи гром.

— А ты, Огийченко?

Огийченко взглянул на Буревого и Лучку, развел руками.

— К ворожке бы надо. Пущай бы на бобах раскинула.

Павло постоял возле них, покачал головой, криво улыбнулся.

— Ну, идите.

— И то думаем, — охотно согласился Буревой и зашагал к выходу, короткий и толстый, по-утиному покачиваясь. Огийченко подал руку Павлу.

— Надо будет по всем куткам в кубышке пошарить, Павлушка. Приманчивый клад шукать начали, яму глубокую рыть придется. Клад-то найдешь, а вот с ямы можно не высигнуть.

Огийченко подхватил под локоть Лучку и пошел вслед за Карагодиным.