Над Кубанью Книга третья

Старик не со страхом, а со злобой смотрел на последнюю тачанку, на которой раскачивался пулемет. Возле церкви над щитком пулемета забелела дамская шляпка и протарахтели выстрелы. «На память» — как называли анархисты этот прием — была выпущена очередь.

Лука приподнялся с посеревшим лицом.

— Что же это такое? — (всхлипнула Перфиловна.

Лука, долго стряхивая пыль, поднял глаза, налитые кровью.

— Ишь какому сатане наш Павлуша душу продал. Вот их программа!

Перфиловну испугали вид мужа и злоба, с которой он выложил свою мысль. Ей хотелось как-то смягчить происшествие, отвести гнев старика.

— Не наши это, Митрич, не наши. Наши товарищи не такие…

— Одна лавочка, — произнес Лука и, тяжело ступая, пошел к даму.

Войдя в дом, Лука долго молчал. Велигура, наблюдавший «чертову свадьбу» в слуховое окно, дал ему возможность подумать. Потом вкрадчиво спросил:

— Как же ответить Никите Севастьяновичу, Митрич?

— Чего это он, — неожиданно выкрикнул Лука, — опять обжулить хочет?

Велигура потерял прежнее спокойствие.

— Чего ты, Митрич? Чего ты? Бог с тобой.

Лука исчез и вернулся с тряпичным свертком. Принялся быстро руками и зубами развязывать его.

— Ишь каких красуль понадавал, — негодовал он, тыча радужные бумажки акций, — фабрикантом, мол, будешь сахарным. С-а-х-а-р-н-ы-м з-а-в-о-д-ч-и-к-о-м… Я за пять лет урожай гарновки за эти самые акции ссыпал. На три тысячи золотом. Хату ими оклеивать?

Велигура решил применить уловку.

— Зачем хату, Митрич? — сказал он. — Упоминал и про это Никита Севастьянович. Пущай, говорит, приезжает, за мной вроде должок есть. Золотом отдам.

— Золотом? — с недоверчивой алчностью переспросил Лука. — Да где он его возьмет?

— Где? — Велигура наклонился — Пять мажар с ека-теринодарского казначейства вывезли… Всех ублаготворить хватит.

— Ублаготворят! — буркнул Лука, все еще не сдаваясь. — Небось всё басурманам подвалили за всякий хабур-чубур. Стыдно им, генералам твоим. Товарищи супротив германца вышли, а господа продаются, сволочи. Хвост ему подносят.

— Еще неизвестно, кто подносит, — сказал Велигура. — Лучше всего на проверку съездить. Гурдая повидаешь там, генерала Деникина аль Алексеева, что все едино. Они люди обходительные, вежливые, благородные. Потолкуете. Узнаешь сам, чем они дышат, за кого руку держат. Может, помилование для Павлушки выговоришь.

Последний довод окончательно сломил старика, но он пока молчал.

— Уж поехал бы, Митрич, — посоветовала Перфиловна, — спрос денег не просит. Верно, надо Павлушке на выручку идти. Не дай бог какой перемены — засамосу-дят его. Как Шкуркина, засамосудят.

Лука подозрительно посмотрел на Велигуру.

— А чем ехать? Будет дело аль не будет, а пару коней с линейкой посеешь.

— Коней братовых запряжем, Мартыновых…

— А ежели возьмет Степка Лютый в подозрение, а?

Вывороченное веко Луки покраснело. В глазах появился страх, и натужно вздулись на лбу и шее ветвистые старческие жилы.

— Объяснишь, что едешь вроде как на Калмытчину, за бычаташи. Сейчас самое время.

— Ладно, — согласился Лука, — придется трогать.

В горницу влетела, запыхавшись, Любка, ходившая на станичный бок за керосином.

— Батя, маманя! Вот смех… — она запнулась. — Чего это вы в потемках?

— Со свету тебе потемки сдаются, — окрысился Лука, — какой там смех подцепила»?

— Чертову свадьбу видели?

— Ну, видели.

— Порушил ее Степка Лютый.

— Как порушил?

— Догнал их с богатуицами на выезде, всех повязал. На площадь привел, суд открыл. Вроде шомполов влепит.

— Ну, иди, иди, — Лука подтолкнул невестку к двери, — пет нам дела до той свадьбы. — Притворил дверь. — Ну когда же, Иван Леонтьевич, в путь-дорогу?

— На ночь выедем, Лука Митрич. Надо еще кама-линцев и гунибовцев добавить, чтоб делегацией… — Он вытер потный лоб, улыбнулся. — Ну и намучил ты меня, Митрич. Страху набрался. Нас-то, членов рады, всех по станицам послали казаков поднимать. Кто с хитростью, вроде меня, еще туда-сюда, живым ноги уносит, а кто в открытую… Вот в Лабинском отделе двух выборных ба-талпашивцев опознали. Долго жить приказали.

ГЛАВА X

Текинцы окончили утреннюю молитву. Они убрали в ковровые сумы кумганы, из которых производили омовение, натянули сапоги, ноговицы и сели в кружок, поджав под себя ноги. Верховые лошади сухой горской породы были привязаны витыми чумбурами к молодым акациям, обглоданным добела. У дома, стоявшего в глубине окруженного службами двора, свисал георгиевских цветов штабной флаг Добровольческой армии.

Текинцев вызвали для сопровождения командующего в станицу Манычскую, где предполагалось авидание Деникина и атамана Донского войска — Краснова. Отсюда со двора, где расположились текинцы, виден острый шпиль церкви, похожей на часовню. В церковь отправился Деникин прослушать обедню и панихиду по «убиенном» Лавре Корнилове. Корнилов молился в этой же церкви перёд первым кубанским походом.