Над Кубанью Книга третья

В разведке под Ставрополем, когда прощупывали окрестности села Михайловского и станции Пелагиады, Миша почувствовал недомогание. К вечеру он слег. Но подошла его очередь идти в заставу. Взводный потолкал сапогом лежавшего на полу Мишу. Заметив багровое лицо мальчика и услышав свистящее дыхание, наклонился, пощупал.

— Видать, тиф, — сказал он.

Взводный вышел во двор, окликнул двух таманцев, занятых обколкой водопойных корыт, приказал:

— Хлопцы, Мишку Карагоду — в Ставрополь: тиф.

«Хлопцы» вошли в дом, перевернули больного, подпоясали, закутали в бурку и, умостив на двуколку, повезли по крутым дорогам.

— Куда? — спросил Миша.

— Не видишь — куда? В Ставрополь.

— Знаю, что в Ставрополь. В бараки?

— Может, и в бараки. Куда санитарная часть определит.

Таманец закурил. Двуколка катилась, поблескивая шинами. Миша пробовал считать спицы, утомился и закрыл глаза.

Он вспоминал, как они с Петей добрались до Белореченской станицы, как поселились у дальних родственников Шаховцовых, в надежде в скором времени переждать бурю и вернуться домой, в Жилейскую. В эти недавние сравнительно воспоминания вплетались почему-то картины конной атаки в Темерницкой балке, вагоны со снарядами и длинный Франц, прыгавший по шпалам, как заяц. К чему бы Ростов, Франц? И снова, напрягаясь и чувствуя, как мозг будто заполняется огненной массой, Миша вспоминал неожиданное появление под станицей отрезанной от главных сил Таманской армии. Гремели орудия, так же как и под Ростовом и в Жилейской, был бой, в станицу вступили запыленные, оборванные солдаты-таманцы, бесконечно скрипели беженские обозы, на разномастных конях двигалась казачья голытьба, уходившая с Матвеевым к Пятигорью. Новая, свежая струя влилась в зараженную страхом, казнями и сыском жизнь станицы, подчиненной белогвардейцам. Не нужно было уговаривать или идти на какие-то сделки с совестью. Все было сразу и бесповоротно решено. Сотни новых бойцов и повозок присоединились к таманцам, и в этой гурьбе — двое мальчишек. А потом они определились в строй, их заметили и отметили не только вниманием, но и боевыми заданиями. Красочные картины битвы за Ставрополь сменялись долгими, безрадостными днями сиденья в окопах, без пищи и костров. Потом подошли сильные морозы. Ледяные ветры неслись с Недреманного плато, плохо слушалось оружие, коченели пальцы рук. И вот тиф, которого так боялся Миша. Страшная болезнь, косившая бойцов похуже белогвардейской шашки и пулеметного огня.

Миша понимал хорошо, что сейчас в столь тяжелое для армии время тиф — это почти смерть. Таманскую армию постепенно охватывало кольцо белоказачьих полков. А тут еще начинались необычные для Ставропольщины морозы и эпидемия тифа. На частных квартирах иногда выхаживали от смерти заболевших бойцов, но из бараков ежедневно вывозили штабеля окоченевших трупов.

На въезде в город повозку догнал Петька. Он соскочил с лошади и пошел рядом.

— У взводного отпросился, — сказал Петя, — насилу отпустил. Обещал ему два раза в наряд сходить вне очереди.

— Вне очереди? — переспросил Миша.

— За тебя, вне очереди, — поправился Петя. — Тебя-то не будет, а людей редко…

— Да, людей редко. — Миша облизнул губы. — Попить бы.

Петя откупорил флягу. Миша прильнул к горлышку. Вода проливалась, подмерзала на шинели стеариновыми пятнами.

— Садись, Петька, — сказал таманец и подал руку. — Ишь сам-то — лучинка, а за друга побеспокоился.

— Черти их носят по фронтам, — буркнул второй таманец, — детское ли дело — людей убивать. У самого меня вот таких двое осталось. Наберутся дури, к войску пристанут. Помню, как эти двое к нам в Белореченке привязались. Плакали: «Возьмите, возьмите», а теперь… Небось отцы у них есть, матери…

Все это было далеко позади. Теперь Петя по распоряжению командира вез домой больного друга. Лошади, тянувшие повозку на вихляющих колесах, с трудом взобрались на великое Ставропольское плоскогорье. Впереди лежала смятая земля. По каменным гребням пылил мелкий снег, опускаясь в глубокие щели. Дорога кружила по облизанным крутизнам, а впереди — такие же сопки с винтовою нарезкой тропинок, протоптанных копытами многочисленных стад. Справа, будто лист белой жести, смятый между двумя грядами, — Сенгилеевское озеро.

Петя остановил запалившихся на подъеме лошадей и опустился на камень. Путь до Жилейской казался далеким, опасным. Хотелось остановиться на этих обрывах и предоставить все своей участи.

От хуторка, приметного по островерхим безлистым деревьям, выползала черная лента повозок. «Кто это? Свои? Чужие?»

— Будь осторожен, — напутствовал в дорогу комиссар Барташ, который вызвал к себе Петю, — противник окружает город. Ты отвечаешь за жизнь друга. Здесь он погибнет. Вывезешь — спасешь. Мы обязательно вернемся. Война — это не только наступление, но и отходы. Кто встретится, говори: были мобилизованы с подводой, везу больного брата.

Петька подвел под колесо липкий от мороза тормоз, прикрутил веревкой второе колесо и начал спускаться.