Над Кубанью. Книга вторая

Алексеев уже высказал свое мнение и тихо переговаривался с Лукомским, который недавно пережил арест в Гуляй-Борисовке при попытке пробраться к Екатерино-дару. Лукомский уверял — Кубань кишит красногвардейскими отрядами, казачество поддерживает Советы. Алексееву невыгодна информация Лукомского, он сторонник кубанского варианта. Он оживился, когда Гурдай поднялся и горячо пообещал командующему активную поддержку населения.

— Он ничего уже не знает, — сказал Лукомский, наклоняясь к Алексееву, — он слеп.

Марков энергично доказывал, что надо идти туда, где больше большевиков. Ему хотелось драться. Маркова уныло оглядывал Романовский, которому была непонятна и эта запальчивость и нерешительность командующего. Уже однажды Корнилов отменил ранее принятое решение. Попов объяснял Корнилову преимущество удаления в степи.

— Казачество еще не проснулось, — говорил он, — мы не знаем его настроений. Мы должны переждать время. Казаки поймут и позовут пас. Тогда мы их освободим. У меня значительный отряд, но мои люди не уйдут из пределов родного края.

Вопреки мнению большинства Корнилов принял предложение походного атамана. Армия повернула на восток в Сальские степи, с тем чтобы в походе вновь изменить маршрут и окончательно устремиться на Кубань. Зимовники не могли обеспечить полки Корнилова.

Командующий Добровольческой армией двинулся в область Кубанского войска от станицы Мечетинской, степной станицы донских казаков. Отныне Мечетинская явится отправным пунктом не только первого, но и второго кубанских походов. За Корниловым шло пять тысяч профессионалов войны, костяк трехсоттысячного офицерского корпуса императорской России. Корнилов шел по старинному скотопрогонному тракту-большаку, нарезанному в тридцать казенных саженей ширины. По этому шляху когда-то вели свои многочисленные полки смелых кочевников темники Чингиз-хана, форсировавшие перевалы Кавказа. Они вылились через горловину Дарьяла на земли ясов и касогов, чтобы позднее половецкими равнинами вторгнуться в древнюю Русь. По этому же пути почти полторы сотни лет брели миллионы волов и овец, подхлестываемые бичами гуртоправов Ставрополья и степного Прикаспия. Эту же грунтовую стратегическую дорогу избрал для вторжения Корнилов — генерал-кондотьер с монгольским лицом.

Ворота Кубани, стык двух областей в Ставропольской губернии, находились у станицы Средне-Егорлыцкой. Здесь должен был проскользнуть Корнилов, и здесь создавался первый вооруженный заслон.

Сюда, навстречу непрошеному гостю, от берегов Кубани торопился жилейский казак Егор Мостовой вместе со своим малочисленным отрядом.

ГЛАВА XIII

Мостовой спешил, и кони значительно перепали в дороге. Шаховцов уговаривал не торопиться.

Неудача первого наступления на Екатеринодар поколебала его веру в успешное противодействие более опытным генералам. Армия республики еще не была создана. Люди торопились, митинговали, но плохо дрались. Василий Ильич не видел просвета. Война требовала обязательности подчинения, требовала дисциплины. Пока он не видел ни того, ни другого. Вот и сейчас они стремились преградить путь генералу, не так давно командовавшему всей русской армией, у которого еще свежи были в памяти стратегические ходы великой настоящей войны. Шаховцов с тоскливым состраданием наблюдал Мостового и его друзей. Они казались ему самонадеянными и безрассудными. Утомительный путь на них почти не отражался. Они зубоскалили, пели веселые песни и меньше всего беспокоились о приближавшейся опасности.

— Еще успеем умереть, Егор Иванович, — говорил Шаховцов, — давайте переднюем, передохнем.

— Нельзя.

По мере углубления отряда в степную равнину погода менялась. Снега почти не было, но когда солнце вползало в куцые облака, достигал пронизывающий простудный ветерок. У дорог парили исхудавшие коршуны.

Шаховцов пробовал подействовать на Егора через сына, но Сенька оглядел его с видом явного превосходства.

— Нема расчета, дядя Василь. Надо наперед кадетам заскочить. Басурмане же! Подковы у них вроде трефового туза.

Шаховцов кисло улыбался.

— Почему же вроде трефового?

— А я откуда знаю? Дедушка Харистов когда-сь так говорил. Я же ему не подсказывал.

Под вечер въехали в богатую станицу Новопокров-скую. Спустились к реке, покрытой ноздреватым грязным льдом. У острых желтоватых пеньков скошенного камыша бродили галки.

— Ея-река, — сказал Мостовой, — то же, что наша Саломаха. Покровка при железной дороге. Сюда, считай, десяток станиц тянется, станция тоже Ея.

— Ея, пирожки грея, — подшутил кто-то сзади.

— Не так, — Егор обернулся, — есть другая присказка: станция Ея все хорошее имеет, а станция Порошиная не имеет ни плохого, ни хорошего.

Всадники посмеялись.

— Заночевать бы, — посоветовал Василий Ильич.