Над кукушкиным гнездом

Макмерфи забросил голую ногу на край кушетки, стащил на нос шапочку, чтобы свет не резал воспаленные глаза, и все время облизывался — язык у него словно отлакировали микстурой от кашля. Вид у него был больной и страшно усталый, он все время зевал и сжимал ладонями виски, но при этом продолжал улыбаться, а раза два, после очередных находок сестры, даже захохотал.

Когда сестра ушла звонить в главный корпус насчет отставки мистера Теркла, Теркл и девушка Сэнди воспользовались удобным случаем, отперли сетку на окне, помахали нам на прощанье и вприпрыжку побежали к дороге, спотыкаясь и оскальзываясь на сырой, искрящейся под солнцем траве.

Хардинг сказал Макмерфи:

— Оно не заперто. Беги. Беги за ними!

Макмерфи закряхтел и открыл один глаз, кровавый, как насиженное яйцо.

— Издеваешься? Я голову сейчас не просуну в окошко, не то что тело.

— Друг мой, ты, кажется, не вполне сознаешь…

— Хардинг, пошел ты к черту со своими умными словами; сейчас я одно сознаю — что я еще наполовину пьян. Меня тошнит. И между прочим, думаю, что ты тоже пьяный. А ты, вождь, ты еще пьяный?

Я сказал, что в носу и щеках у меня нет никакой чувствительности, если только это можно считать признаком.

Макмерфи кивнул и снова закрыл глаза; он обхватил себя руками, съехал в кресле, опустил подбородок на грудь. Потом чмокнул губами и улыбнулся, как будто задремывал.

— Братцы, — сказал он, — все мы еще пьяные.

Хардинг никак не мог успокоиться. Он долбил, что Макмерфи надо поскорее одеться, пока ангел милосердия звонит доктору и докладывает о бесчинствах, а Макмерфи отвечал, что волноваться не стоит: положение его хуже не стало, правильно?

— Всем, чем могли, меня уже угостили, — сказал он.

Хардинг развел руками и ушел, пророча гибель.

Один санитар заметил, что сетка не заперта, запер ее, ушел на пост и вернулся с большой папкой; он повел пальцем по списку, сперва прочитывая фамилии одними губами, а потом уже вслух и отыскивая взглядом человека с этой фамилией. Список был составлен в обратном алфавитном порядке, чтобы запутать людей, и поэтому он добрался до «Б» только под самый конец. Он оглядел комнату, не снимая пальца с последней фамилии в списке.

— Биббит. Где Билли Биббит? — Глаза у него сделались большими. Он испугался, что Билли улизнул у него из-под носа и теперь его не поймаешь. — Вы, балбесы, кто видел, как ушел Билли Биббит?

Тут люди стали вспоминать, где Билли; снова послышалось шушуканье и смех.

Санитар ушел на пост и сказал об этом сестре. Она бросила трубку на рычаг и выскочила в коридор, а санитар за ней следом; прядь волос выбилась у нее из-под белой шапочки и упала на лицо, как мокрая зола. Между бровей и под носом выступил пот. Она грозно спросила у нас, куда сбежал новобрачный. Ответом ей был общий смех, и глаза ее стали рыскать.

— Ну? Он сбежал, верно? Хардинг, он еще здесь… В отделении, верно? Говорите, Сефелт, говорите!

При каждом слове она вонзалась взглядом в чье-нибудь лицо, но яд ее на людей не действовал. Они встречали ее взгляд; они ухмылялись, передразнивая ее былую уверенную улыбку.

— Вашингтон! Уоррен! Идемте со мной обыскивать комнаты.

Мы встали и пошли за ними, а они отперли лабораторию, потом ванную комнату, потом кабинет доктора…

Сканлон, улыбаясь и прикрывая рот жилистой рукой, прошептал:

— Ох, будет сейчас комедия с нашим Билли. — Мы кивнули. — А если подумать, не с одним Билли — помните, кто там еще?

Сестра вместе с санитарами подошли к двери изолятора в конце коридора. Мы сгрудились сзади и вытянули шеи, чтобы увидеть из-за их спин, как она открывает дверь. Комната была без окна, темная. В темноте послышался писк и возня, сестра протянула руку и включила свет: на полу на матрасе Билли и девушка моргали, как две совы в гнезде. Сестра даже не обратила внимания на гогот, раздавшийся за спиной.

— Уильям Биббит! — Она очень старалась говорить холодно и строго.

— Уильям… Биббит!

— Доброе утро, мисс Гнусен, — сказал Билли и даже не подумал встать и застегнуть пижаму. — Он взял девушку за руку и улыбнулся. — Это кэнди.

В костлявом горле у сестры что-то заклокотало.

— Билли, Билли… Как мне стыдно за вас.

Билли еще не совсем проснулся и слабо воспринимал ее укоры, а девушка, теплая и вялая после сна, возилась, искала под матрасом свои чулки. Время от времени она прекращала свою сонную возню, поднимала голову и улыбалась сестре, которая стояла над ними с ледяным видом, скрестив руки; потом проверяла пальцами, застегнута ли кофточка, и опять принималась дергать чулки, прижатые к кафельному полу матрасом. Оба они двигались как толстые кошки, напившиеся теплого молока, разомлевшие на солнце; мне показалось, что они тоже еще не протрезвели.

— Ах, Билли, — разочарованно, чуть ли не со слезами в голосе сказала сестра. — Такая женщина! Продажная! Низкая! Размалеванная…