Над кукушкиным гнездом

— Роберт прав, Алвин. Ты видел, как он сегодня вел себя? Когда один его план провалился, он вскочил с кресла и готов был пустить в ход кулаки. Скажите нам, доктор Спайви, что говорится в его деле о хулиганских проявлениях?

— Явные нелады с дисциплиной и властями.

— Вот. Документы свидетельствуют, что он неоднократно и на деле проявлял враждебность к людям, олицетворяющим власть, — в школе, на военной службе, в тюрьме! И, по-моему, его действия после этого скандального голосования недвусмысленно показывают, чего ожидать в дальнейшем. — Он замолчал, нахмурясь, заглянул в трубку, потом вставляет ее в рот, зажигает спичку и с громким хлопком всасывает пламя в чашечку. Раскурил трубку и сквозь желтое облако дыма бросает взгляд на старшую сестру; молчание ее он, наверно, принял за знак согласия, потому что продолжает еще бойчее и увереннее: — задумайся на минуту, Алвин, и представь себе, — голос у него ватный от дыма, — представь, что будет с любым из нас, окажись мы в индивидуальной терапии с глазу на глаз с мистером Макмерфи. Представь, что вы с ним подошли к чему-то сокровенному и болезненному, и тут он решает, что с него хватит — как он выразится? — «Хватит дурачку студенту во мне копаться». Ты говоришь ему, что он не должен относиться к тебе враждебно, а он тебе отвечает: «Пошел ты…» Ты просишь его успокоиться — разумеется, внушительным тоном, — и тут этот стокилограммовый ирландский детина, этот рыжий психопат, бросается на тебя прямо через стол. Готов ли ты да и любой из нас, если на то пошло, к такому повороту в беседе с мистером Макмерфи?

Он вставляет свою громадную трубку в угол рта, растопыривает пальцы на коленях и ждет. Все вспоминают толстые красные руки Макмерфи, его кулаки в шрамах и шею, ржавым клином выходящую из выреза майки. От этих воспоминаний стажер Алвин становится бледным — словно желтый табачный дым, который выдувал на него товарищ, осел на его лице.

— Так вы считаете, что разумнее, — спрашивает доктор, — отправить его в буйное?

— По крайней мере безопаснее, я считаю, — отвечает молодой с трубкой и закрывает глаза.

— Боюсь, что должен взять свои слова назад и присоединиться к Роберту, — говорит им Алвин, — хотя бы ради самосохранения.

Все смеются. Успокоились немного: придумали план, который ей по вкусу. Все отпивают кофе, кроме парня с трубкой, у него с ней большие хлопоты, трубка то и дело гаснет, он чиркает спичками, сосет, пыхает, шлепает губами. Наконец она раскурилась, как ему надо, и он, немного гордясь, говорит:

— Да, боюсь, нашего рыжего друга Макмерфи ждет буйное отделение. Знаете, что я заключил, понаблюдав за ним эти несколько дней?

— Шизофреническая реакция? — Гадает Алвин.

Трубка качает головой.

— Латентная гомосексуальность с формированием реакции? — Высказывается третий.

Трубка опять качает головой и закрывает глаза.

— Нет, — говорит он и улыбается всему собранию. — Негативный Эдипов.

Все поздравляют его.

— Да, в пользу этого говорит многое, — объясняет он. — Но каков бы ни был окончательный диагноз, мы должны помнить одно: мы имеем дело не с обыкновенным человеком.

— Вы… Очень и очень ошибаетесь, мистер Гидеон.

Это старшая сестра.

Все головы резко поворачиваются к ней — моя тоже, но я спохватываюсь и делаю вид, что вытираю пятнышко на стене. Все растерялись черт знает как. Думали, предлагают то, что ей хочется, то, что она сама хотела предложить на совещании. Я тоже так думал. Я видел, как она отправляла в буйное людей вполовину меньше Макмерфи — из одного только опасения, что им вдруг захочется в кого-нибудь плюнуть; а тут такой бык, не подчиняется ни ей, ни врачам, никому, сама же сегодня обещала сплавить его из отделения — и вдруг говорит «нет».

— Нет. Я не согласна. Решительно. — И улыбается всем. — Не согласна, что его надо отправить в буйное, это самый легкий путь, это значит просто свалить свою работу на других, и не согласна, что он какое-то исключительное создание, какой-то сверхпсихопат.

Она ждет, но возражать никто не собирается. В первый раз она отпивает кофе; чашка отходит от ее рта с красным пятном. Я против воли гляжу на кромку чашки; не может она краситься помадой такого цвета. Этот цвет на кромке чашки, наверно, от жара, она раскалила чашку губами.

— Признаюсь, когда я стала рассматривать мистера Макмерфи как причину беспорядков, первой моей мыслью было перевести его в буйное отделение. Но теперь, мне кажется, поздно. Исправим ли мы переводом тот вред, который он уже причинил отделению? Мне кажется, нет — после сегодняшнего. Мне кажется, если мы просто переведем его в буйное, мы сделаем именно то, чего ожидают от нас пациенты. Для них он будет мучеником. Мы лишим их возможности убедиться в том, что он вовсе не… Как вы изволили выразиться, мистер Гидеон, «исключительная личность».

Она отпивает кофе и ставит чашку; чашка стукнула по столу, как молоток судьи; трое молодых сидят выпрямившись.