Над кукушкиным гнездом

Только в самый последний момент, после того как он выбил стеклянную дверь, а она мгновенно повернула к нему лицо (на котором ужас навсегда стер любое другое выражение, какое она захочет придать ему), и закричала, когда он схватил ее, рывком разорвав на ней форму спереди до самого низа, и снова закричала, когда два шара с сосками стали вываливаться, разбухая и разбухая до таких размеров, что никто раньше даже вообразить себе не мог, теплые и розовые на свету, — только в последний момент, когда начальство поняло, что трое черных и не думают ничего делать, а лишь стоят и смотрят и оттаскивать его им придется без их помощи, самим, и доктора, начальники и медсестры стали отдирать от ее белого горла эти толстые красные пальцы, словно его пальцы были ее шейными костями, пока наконец, дернув его назад, с громким пыхтением не оторвали от нее, — только тогда стало видно, что он, может быть, действительно, не совсем нормальный, этот упрямый, загнанный в угол человек, исполняющий трудный долг, который все равно надо исполнить, хочешь ты того или нет.

У него вырвался крик. В последний миг, когда он падал навзничь и мы на секунду увидели его перевернутое лицо, прежде чем на полу его начала душить свора людей в белом, только тогда он позволил себе закричать.

В этом крике был страх затравленного зверя, ненависть, признание своего поражения и вызов; если вам когда-нибудь приходилось преследовать енота, кугуара или рысь, то именно такой последний крик издает загнанное на дерево, подстреленное и падающее вниз животное, когда на него набрасываются собаки и ему безразлично все, кроме самого себя и своей смерти.

Я решил пробыть здесь еще пару недель, хотелось посмотреть, что будет дальше. Все менялось. Сефелт и Фредриксон выписались вместе вопреки рекомендациям врачей, два дня спустя больницу покинули еще трое острых, а шестеро перевелись в другое отделение. Проводилось тщательное расследование по поводу вечеринки и смерти Билли; доктору сообщили, что готовы принять его отставку, но он заявил, что они обязаны довести дело до конца, а если им хочется, могут уволить его сами.

Большая Сестра с неделю пробыла в лечебном корпусе, и отделением руководила маленькая медсестра-японка из буйного, что дало нам возможность существенно изменить распорядок. К тому времени, когда вернулась Большая Сестра, Хардингу удалось добиться, чтобы нам снова открыли ванную, и теперь он сам банковал в «очко», пытаясь своим тонким приятным голосом подражать Макмерфи и его акционерному реву. Хардинг сдавал карты, когда вдруг мы услышали, как она вставляет ключ в замок.

Мы вышли из ванной в коридор ей навстречу, чтобы спросить о Макмерфи. Когда мы подошли, она отпрыгнула на два шага, и я даже подумал, что она сейчас убежит. Лицо ее, синее и бесформенное, с одной стороны распухло так, что полностью закрыло один глаз. Горло — под толстой повязкой. И новая белая форма. Некоторые с усмешкой поглядывали на эту форму спереди: несмотря на то, что она была еще более узкой, плотной и накрахмаленной, нежели прежняя форма, уже нельзя было скрыть тот факт, что сестра — женщина.

Хардинг, улыбаясь, шагнул к ней и спросил, что с Маком.

Из кармана формы она достала маленький блокнот и карандаш, написала: «Он вернется» — и передала листок нам. Он дрожал у нее в руке.

— Вы уверены? — спросил Хардинг, прочитав.

Мы слышали многое: что он расправился с двумя санитарами в буйном, взял у них ключи и сбежал, что его отправили обратно на исправительную ферму и даже что медсестра, назначенная старшей, пока найдут нового доктора, прописала ему специальное лечение.

— Вы действительно уверены? — еще раз задал вопрос Хардинг.

Сестра снова достала блокнот. Пальцы ее плохо слушались, еще более побелевшая ее рука прыгала по блокноту, как у цыганок в торговом ряду, которые за один цент каракулями напишут вашу судьбу.

«Да, мистер Хардинг, — написала она. — Я бы не говорила, если бы не была уверена. Он вернется».

Хардинг прочитал листок, порвал и бросил обрывки в нее. Она вздрогнула и подняла руку, заслоняя от бумажек распухшую половину своего лица.

— Мадам, мне кажется, вы несете хреновину, — сказал ей Хардинг.

Она уставилась на него, рука ее на какую-то секунду потянулась к блокноту, но затем она повернулась и пошла на дежурный пост, засовывая по пути блокнот и карандаш в карман формы.

— Хм, — произнес Хардинг. — Похоже, наша беседа протекала несколько неровно. Хотя, когда тебе говорят, что ты несешь хреновину, что можно написать в ответ?

Она попыталась навести порядок в отделении, но это было слишком трудно. Все еще ощущалось присутствие Макмерфи. Он по-прежнему вышагивал по коридорам, громко смеялся на собраниях и пел в уборной. Она уже не могла править по-старому, тем более ей приходилось все писать на листках бумаги. Одного за другим она теряла своих больных. После того как выписался Хардинг и его забрала жена, а Джордж перевелся в другое отделение, осталось только трое из тех, кто ездил на рыбалку: Мартини, Скэнлон и я.