Над квадратом раскопа

Что поделать, в своем невежестве, далекий от микробиологии, на первых порах я тоже не видел особого интереса в этих исследованиях. Отношение свое я не изменил, даже когда, заглянув в окуляр микроскопа, увидел кошмарные создания, которые впиваются, грызут, гложут изнутри и снаружи рыбу и которых мы в жареном, вареном, соленом и сушеном виде съедаем в огромных количествах, не подозревая о самом их существовании. Картина была столь неаппетитной, что и два дня спустя за стол, который был у нас почти исключительно рыбный, я садился со значительно меньшим удовольствием, чем прежде.

Но с неизбежным человек свыкается и смиряется быстро. Тем более что знания, которые я получил от моего нового знакомого, оказались не только интересными, но и подтолкнули к некоторым небесполезным мыслям.

Еще в школе мы узнаем — а потом, за ненадобностью, забываем, — что всякое живое существо, будь то млекопитающее, пресмыкающееся, птица, рыба, а вместе с ними и человек, заключает в себе обширный растительный и животный мир, некоторые представители которого могут иметь еще и собственных паразитов и сожителей. Микро- и макроорганизмы — вирусы, бактерии, черви, амебы, инфузории и прочие жители нашего тела — условно можно разделить на две группы: паразитов, процветающих за счет нашего здоровья, а потому безусловно лишних, и на тех, кто не только не приносит вред своим существованием, но даже исполняет определенные полезные функции. Например, борются с чужими паразитами, с инфекциями, развивающимися в других видах животных, содействуют пищеварению и выполняют многое другое, о чем мы имеем пока весьма смутное представление.

У каждого вида рыб был свой, излюбленный набор паразитов, тот «фундамент», на который наслаивалось все остальное, представлявшее главный интерес для изучения. Разные стада семги, например, кроме обычных паразитических видов, обладали еще и каждое своим специфическим набором, обусловленным маршрутом их океанских странствий. Такие наблюдения представляли практический интерес уже не только для ихтиологов и биологов, но и для хозяйственников.

В принципе, определив подобный набор паразитов, можно было проследить, откуда именно и через какие воды возвращается в родную реку та или другая рыба. Дергающиеся, извивающиеся на предметном стекле под микроскопом создания, снабженные крючками, клешнями, челюстями и присосками, оказывались своего рода «мечеными атомами», позволяющими следить в глубинах морей и океанов движение рыбьих косяков.

То же самое относилось к пресноводным рыбам, живущим в озерах и реках, только здесь картина оказывалась еще сложнее и интереснее. Подобные «наборы» зависели уже не только от вида рыбы, но и от определенного участка водоема, где данная особь обитала.

Разделение видов паразитов по течению реки оказывалось чрезвычайно устойчивым. Так, виды, характерные для холодных верховьев с быстрым, порожистым течением, не встречались на широких и медленных равнинных плесах; в свою очередь паразиты морских рыб, живущие исключительно в соленой воде, не могли переносить ее опреснения. Та же семга, повернув с моря в устье, сбрасывала с себя наружных паразитов вроде морских клопов, хорошо различимых глазом, очищалась и от паразитов внутренних: ее пищевод и желудок стягивались до минимума, и лишь после этого начинался ее путь вверх, к нерестилищам.

Следовало учитывать еще одно немаловажное обстоятельство — разделение рыб на проходных и непроходных. Щука, окунь и сиг были «проходными» видами, так как могли на краткое время выходить в опресненные прибрежные воды, чтобы попасть в соседнюю реку, а другие, как, например, хариус, живущий на стремнинах среди порогов и перекатов, к этому был совершенно неспособен. Казалось, тут все было ясно, однако при нанесении на карту Кольского полуострова обитающих в его водоемах рыб получалась сложная и не всегда понятная картина, для объяснения которой требовалось привлечение данных геологии, палеогеографии и микробиологии.

Сложность заключалась и в том, что популярная некогда теория о заселении девственных водоемов рыбой с помощью птиц, к ногам которых прилипали якобы уже оплодотворенные икринки, давно была отброшена, так же как представления о самозарождении мух из гнилого мяса или мышей из соломенной трухи, считавшиеся аксиомами средневековой науки. Для того чтобы в каком-либо водоеме появились рыбы, туда должны были попасть, по меньшей мере, несколько пар одного вида, приносивших не только потомство, но и передававших ему непосредственно имеющихся у себя паразитов. Действие это должно было совершаться многократно, до тех пор, пока новый водоем не оказывался заселенным рыбой — а вместе с ней и присущей ей паразитофауной — в соответствии с гидрологическими и климатическими условиями, которые определяли его внутреннюю экологическую структуру.

Как это происходило в прошлом, понять удавалось не всегда.