Над любовью(Современный роман)

Тротуары были бурые. Люди не шли, а словно скользили у каменных стен, и казались красноватыми от света витрин. Звенели трамваи, мелькали искры, как зарницы. Вспыхивали и потухали саженные объявления над домом; зеленовато-желтыми лампионами зажглись входы кинематографов, будто сделанные из елочных бус.

Близ Морской шум и гул стихли. И только изредка проносились экипажи. Не было бус, почти не проходили люди и из зеркальных окон, точно прощаясь перед закрытием магазина, назойливо выглядывали красные и желтые розы, пестрые гвоздики и белые левкои.

Было совсем поздно.

Глава VI

Зима успела пройти, но весна все еще не решалась наступить. По крайней мере, думалось так, глядя на оттаявшие от снега улицы, кой-где, в тени, еще примерзшие, на бледное солнце, холодно светившее над городом и смешанные костюмы прохожих: попадались и меховые пальто и легкие, почти светлые костюмы, и дамы в шляпах с цветами и яркими бантами, кутавшиеся, однако, в пушистые меха.

Екатерина Сергеевна выходила из магазина на углу Невского и Конюшенной. В руках у нее было столько пакетов, что она не могла поздороваться с подошедшим к тому же магазину Шаубом.

— Как вовремя, позовите-ка мне извозчика! Я изнемогаю, впрочем, больше от упрямства: хотелось непременно взять все с собой.

Шауб освободил ей правую руку от трех пакетов и, поцеловав желтую шведскую перчатку, пахнувшую амброй, спросил:

— Я думаю, Екатерина Сергеевна, что лучше отослать все это с посыльным, а мы с вами пройдемся. Или вы не хотите?

— Нет, почему же. Ведь я не предполагала встретить вас и просто спешила свезти все это домой.

Шауб подозвал посыльного и, отобрав уже все пакеты у Кэт, отдал их бледному рыжему человеку в красной, с выгоревшим верхом шапке.

— Снеси все это… — и он остановился, вопросительно взглянув на Екатерину Сергеевну.

— На Кирочную, 10, в квартиру Баратовой.

— Ну, свободны теперь. Знаете, я довольно недурно устроилась, и как близко от Розен. Устаю эти дни отчаянно, устраиваясь!

Она так свободно говорила о своем переезде, то есть о том, что разошлась с мужем, что Шауб сразу почувствовал облегчение и возможность разговаривать.

— Мне говорила Любовь Михайловна, что вы уже месяц, как переехали. Я не решался к вам зайти, нигде вас не встречая; да вы ничем и не показали, что хотите меня видеть.

— Я никого не звала и никого не оповещала о своем переезде, рассчитывая, что те, кому следует знать, узнают и на то еще, что такие вещи вообще скоро становятся известными… Вначале было хорошо почувствовать себя одной и хотелось отдыхать без конца, словно после долгого летнего путешествия и если бы не то, что надоело жить в неустроенной квартире, я и до сих пор так и сидела бы у окна или за письменным столом с книгой или думала бы…

— О путешествии? — насмешливо спросил Шауб.

— Нет, ни о чем. Но вот начала выходить, покупать всякие вещи и встречаться с людьми. Сегодня даже в театр иду, на премьеру в Алекандринский.

— Скажите, Екатерина Сергеевна, вы разводитесь с Баратовым?

— Нет, пока еще нет, но, конечно, надо будет для порядка прибегнуть к формальностям.

— Как вы просто и спокойно говорите о разводе!

— А почему вас это поражает? Развод необходим, если супруги не могут больше жить в согласии, и что же тут ужасного? Ведь развод не сделает нас врагами. Он только поможет навсегда отойти друг от друга.

— Я думаю несколько иначе. Мне это кажется сложнее. Нельзя все так упрощать: ведь если чужие люди вместе плавают на одном пароходе или едут долго в поезде — то, пожимая друг другу руки, расставаясь, они испытывают некоторое волнение. А вы думаете, что по приказу закона можно навеки разлучить людей и уничтожить воспоминание… Ведь они тоже путешествовали вместе?

— Конечно, можно, в том случае, если они не испытывали волнения, расставаясь. А те ваши путешественники, испытывали его, вероятно, и при первой встрече.

— А вы, а ваши?.. — поправился Шауб.

— Я? Очевидно, нет. Потому-то сейчас я ничего, кроме успокоения и счастья, не ощущаю.

Шауб странно, пристально посмотрел на нее, в глазах его мелькнуло удовлетворение, а она шла рядом с ним, никого и ничего не замечая.

— Я устала, я прощусь с вами; не дойду пешком до дома. Вам суждено сегодня усадить меня на извозчика, — вдруг сказала другим голосом Кэт.

— Ну, если суждено, так до свидания. Вы позволите навестить вас? Когда лучше?

— Непременно и поскорее. Я собираюсь уезжать; хочется снова в Италию.

Минуты через две извозчик вез Кэт по Литейному проспекту.

На сцене бегали две босоногие девочки[20]. Одна с косой, болтавшейся на спине, а другая, более чинная, была в локонах, по-английски. Она беспрестанно выходила на веранду, выходившую в сад, снова возвращалась в комнату к своей сверстнице и каждый раз произносила какие-то непонятные слова, совсем не нужные ни ее приятельнице, ни, по-видимому, и публике. По крайней мере, когда опустился занавес, небольшой зал, тесно наполненный людьми, не только не рукоплескал, но скорее отражал неодобрение в сдержанном ропоте. Недоумение и неодобрение выражали и сидевшие в маленькой ложе бенуара Розен, Кэт и Извольский.