Над Мерапи облака

В конце 1968 года я побывал на юге Калимантана, совершив поездку на газике в глубь острова по маршруту Банджармасин — Танджунг. Дорога, по которой мы ехали вместе с нашим консульским работником, составляла часть трассы, построенной советскими дорожными строителями.

Наши строители оставили по себе добрую память. И в этом было легко убедиться. Мы останавливались раза два-три в городах и лесных кампунгах, чтобы немного подкрепиться и выпить чего-нибудь прохладительного. И везде хозяин маленькой харчевни или посетители заводили с нами разговор о советских людях, которые в пору строительства в недавние годы были здесь завсегдатаями. Кто-то сохранил памятный значок с силуэтом кремлевской башни, кто-то — авторучку, подаренные советскими строителями индонезийским друзьям на память о совместной работе.

В одной скромной хижине-харчевне в маленьком поселке, стиснутом джунглями, мы увидели на стене портреты космонавтов Валентины Терешковой и Валерия Быковского, побывавших в Индонезии.

— Подарки русских очень дороги мне, — не без гордости сказал хозяин-китаец. — Они строили здесь дорогу и нередко заходили ко мне. Они рассказывали много интересного про свою страну. Послушать этих русских собирался весь кампунг.

Нам встретился даже обладатель фотоаппарата «Зоркий». Один из русских друзей, уезжая с Калимантана, сделал ему подарок.

Все эти люди стремились завязать с нами беседу, расспрашивали о Советском Союзе, просили прислать какой-нибудь советский журнал, расспрашивали нас о дальнейшей судьбе друзей, строивших дорогу в джунглях Калимантана. Это случалось везде, где в прежние годы работали наши строители, изыскатели, проектировщики, геологи, подружившиеся с индонезийскими товарищами по работе.

В Сурабае я встречался с видным художником Карьоно, работавшим прежде в провинциальном управлении культуры. Среди его работ наибольшей известностью пользуется портрет композитора Рудольфа Супратмана, создателя национального гимна «Индонезия Райя».

В скромном домике Карьоно тесно от многочисленных эскизов, балийских статуэток, масок-топенгов, книг. На этажерке я увидел кипу альбомов, изданным в СССР: Третьяковская галерея, Русский музей, Репин. Врубель, Васнецов, Серов, Шадр…

— Все это я купил здесь, в Сурабае, у книготорговца Нараина. Он торгует советской литературой, — пояснил Карьоно. — Можно ли иметь представление о мировом искусстве, не зная всего этого? И можно ли считать себя профессионально грамотным художником, не познакомившись с вашими классиками?

Я храню подарок моего друга Карьоно — небольшой портрет дочери художника. Это тоненькая угловатая девушка лет восемнадцати с каким-то слишком озабоченно-строгим лицом, начинающая художница. Отец дает ей уроки живописи и внушает дочери интерес к наследству мирового изобразительного искусства, знакомит ее с творчеством старых русских и советских мастеров.

С видными деятелями индонезийской культуры, писателями, скульпторами, артистами, было немало интересных встреч. Они проявляли живой интерес к культурной жизни нашей страны, к творчеству советских мастеров, к нашей искусствоведческой литературе. Многие из моих друзей были знакомы с произведениями русской классической и советской литературы, изобразительного искусства. Об одной из таких ярких встреч хочется здесь рассказать.

Броские афиши и объявления в газете возвещали о том, что в зале отеля «Индонезия» будет разыграна комическая пьеса Николая Гоголя «Женитьба» в вольном переводе Джайякусума. Гоголь, русский классик, в Джакарте! Это интересно. Бросив все дела, я поспешил за билетами.

Просторный зал отеля, охлажденный кондиционерами, переполнен публикой. Джакартские зрители не очень-то избалованы духовной пищей более добротной, нежели голливудские и гонконгские боевики. До сих пор в Индонезии нет постоянного и в полном смысле этого слова профессионального театра современной драмы. Периодически возникают небольшие полулюбительские, полупрофессиональные труппы, объединяющие безработных киноактеров, студенческую молодежь. Поставив одну или несколько пьес и столкнувшись с непреодолимыми материальными трудностями, такие труппы обычно рассыпаются. Поэтому не удивительно, какой огромный интерес вызвал этот спектакль.

Среди зрителей было много интеллигенции, студенчества. Моим соседом оказался молодой индонезиец, заговоривший со мной на хорошем русском языке. Оказывается, он учился в Москве в автодорожном институте и в студенческие годы был заядлым театралом. Может ли он пропустить постановку русского классика?

— Вы увидите сейчас Гоголя по-индонезийски, — сказал он.

Действительно, то, что мы увидели, было очень своеобразной интерпретацией русского автора. Это был, так сказать, индонезированный Гоголь. Под звуки индонезийской мелодии раздвинулся занавес. На сцене лаконичные броские детали декорации, воспроизводящие индонезийский дом. Чтобы у зрителя не оставалось сомнения в том, где происходит действие, висела табличка с надписью «Дом Ахмада». На диване лежал сам хозяин с пышными бакенбардами, в малиновом халате.