Над Мерапи облака

Но после брошюрок эта пресловутая демократия теряла свою конкретность и определенность и становилась в представлении индонезийского студента каким-то смутным, расплывчатым символом вроде статуи Свободы, мелькнувшей внизу за окном самолета. Более реальными и осязаемыми были расисты, линчевание негров, загадочные выстрелы заговорщиков, прервавшие жизнь сначала одного Кеннеди, затем другого, бомбы со слезоточивыми газами. A уже совсем реальные образы институтской жизни. Рослый полицейский с дубинкой провожает у ворот студентов въедливым настороженным взглядом. Красивая девушка-первокурсница с большими глазами цвета морской волны и точеной фигуркой отравилась морфием. Она могла бы успешно состязаться с другими красотками на звание «мисс Америка». Но она предпочла отравиться, потому что сильно любила своего женим двадцатитрехлетнего лейтенанта военно-воздушных сил, погибшего под Ханоем. Второкурсник Генри богатой семьи, лоботряс и циник, комментировал событие по-своему:

— Скажите на милость, у них была любовь! Времена Ромео и Джульетты давно прошли. Пора бы это помнить. Мы живем в век голого рационализма и трезвого расчета. Просто девочка слишком увлекалась сексуальными фильмами и на этой почве запуталась в любовных приключениях.

Другой второкурсник, Лионель, подошел к Генри и закатил ему звонкую пощечину.

— Не позорь девочку. Слышишь, ты? У них действительно была любовь. Впрочем, где тебе, толстокожему рационалисту, понять это? Мой брат тоже погиб во Вьетнаме. Мы устраиваем демонстрацию протеста.

Злопамятный Генри во время лабораторных занятий по химии плеснул в лицо Лионеля кислотой.

— Вот тебе, красная сволочь.

Давая потом объяснения декану, он сказал с наглой усмешкой:

— Я не собирался сводить счеты, а действовал как честный патриот.

Пострадавшего с обожженным лицом отправили в госпиталь. Демонстрация протеста состоялась. Вернее, было просто смертное побоище между сторонниками и противниками американского участия во вьетнамской войне. Словно по мановению циркового иллюзиониста, монумент-полицейский у ворот стал двоиться, троиться, превратился в целую толпу блюстителей закона. Блюстители появились на территории института и, делая вид, что наводят порядок, принялись колотить дубинками сторонников антивоенной партии.

Это была Америка, внушавшая ему, индонезийскому студенту, гнетущее чувство страха, неуютной, холодной пустоты. Город, в котором Сутойо учился, был расположен в северных штатах. Здесь дело не доходило до расистских погромов, линчевания негров, надписей на дверях ресторанов и автобусов «Только для белых». В политехническом институте учились и негры — и американские, и африканцы. Были они и среди преподавателей тех групп, где училось много иностранцев. Пусть какой-нибудь конголезец, цейлонец, индонезиец воочию убедится в американской демократии, открывающей все дороги и неграм. Присматриваясь к белым и черным преподавателям, Сутойо видел как будто простые и искренние приятельские отношения между ними.

— Хэлло, Джимми! — приветствовал ассистент-негр своего белого коллегу.

— Как дела, Боб? — отвечал белый.

Они обменивались веселыми шутками, балагурили, делились новостями, могли даже фамильярно похлопать друг друга по плечу. Но Сутойо заметил, что в институтской столовой черный Боб никогда не садился за стол с белым Джимми. Негр дорожил своим местом, которое легко можно было потерять, забыв о невидимой границе между двумя расами. Алабама была далеко. Но ее тлетворным духом расизма были заражены и многие северяне, кто убежденно, а кто по традиции.

Сутойо поклялся никогда не интересоваться политикой. Он никогда не позволит себе высказываться на скользкие темы, которые касаются американцев. Пусть они сами как-нибудь разберутся в том, что у них хорошо и что плохо. А он приехал получать знания.

И все-таки эта неуютная Америка неоднократно и больно хлестала его по самолюбию.

Иностранные студенты получали неплохую стипендию. Сутойо снял отдельную комнату в центре. Хозяйка оказалась приветливой женщиной. Нередко она приглашала квартиранта за свой семейный стол. С хозяйским сыном, молодым клерком, индонезийский студент почти подружился и играл с ним в теннис.

И вдруг отношение хозяйки к Сутойо резко изменилось. Она перестала быть приветливой, больше не приглашала квартиранта к себе и в конце концов отказала ему в комнате под предлогом каких-то семейных обстоятельств. Все объяснил клерк.

— Извини, дружище, что все так получилось. Понимаешь… В нижней квартире поселился отставной военный из этих самых… У нас их называют ультра… С ними, к сожалению, считаются в городе, их побаиваются. Сосед остановил маму на лестнице и сделал ей выговор. Не хочу передавать тебе всего, что он говорил. Одним словом, он не любит азиатов. Мама боится с ним связываться. Извини еще раз. Я помогу тебе снять комнату у наших знакомых в другом квартале.

А вот и другая обида.