Над Москвою небо чистое

После возвращения из боевого полета Демидов услышал весть, быстро облетевшую все военные аэродромы: командующего, героя Испании, нашли мертвым за его рабочим столом, на котором бесконечно трезвонили телефоны, неся новые горькие вести. Сняв шлемофон, Демидов шагал тогда по огромному аэродрому, вспоминая желтое, изнуренное лицо, отражавшее непосильную работу мысли. «Эх, генерал, – сокрушенно рассуждал он про себя, – значит, под Гвадалахарой было тебе легче. За полк свой ты сумел быть в ответе. А за всю авиацию фронта – нет. Да, не смог. Совестливый. Застрелился, не выдержало сердце горящего Минска… Что же, всем совестливым теперь уходить из жизни? Кто же воевать-то будет?..»

И Демидов горько задумался о войне, о линии фронта, придвинувшегося к самому Минску. «Буря надвигалась, и кто-то проглядел эту бурю. А ведь было заметно, как собирались тучи», – припомнил он слова генерала. – Да, это верно. Но только ли потому терпим мы неудачи, что ворвалась буря? А может, еще и потому, что для большой войны не были готовы по-настоящему, а эти прошли всю Европу? У них все геометрически расчерчено. Клещи, охваты, котлы, по минутам рассчитано взаимодействие. Наши штабы никогда еще не руководили операциями, требующими такой гибкости в маневре, им многое в диковинку. Ничего, попривыкнем, народ у нас мировой, – вдруг улыбнулся подполковник, – такой народ блицкригом не запугаешь. Подождите, господа фашисты, втянемся и мы в войну. Еще почувствуете!»

Вечером, слушая очередную сводку, он по-стариковски кряхтел, печально говорил Румянцеву:

– Снова отходим… А где же наш наступательный порыв, о котором поется в кинофильме «Если завтра война»? Помнишь, как там лихо? Не успел враг сунуться – и уже разбит, а в штабе у него все время наши разведчики сидят, каждый приказ, выходящий в войска, контролируют.

Румянцев сузил карие глаза.

– А ну его к черту, это шапкозакидательство. Ничего. Не все время нам с рубежа на рубеж прыгать. Когда-нибудь остановимся, а потом и до самого Берлина попрем.

И так уверенно произнес он эти слова, что и Демидов тоже проникся в них верой. Ему казалось: вот ушли из Минска – остановимся где-то под Смоленском. Выбил враг из Смоленска – станем намертво под Вязьмой. Будет скоро рубеж, откуда нанесем удар по фашистам и зашагаем на запад.

Так он думал. Но рубежи оборонительные сменялись, а идти приходилось все на восток и на восток, Командир полка вглядывался в осунувшиеся, посеревшие от усталости лица подчиненных и видел, что каждого из них терзают те же вопросы, что и его. И теперь, когда, по всей видимости, предстояло отступить к самым стенам Москвы, прежняя неуверенность и боль наполнили его душу.

С тяжелыми думами ехал Демидов в штаб фронта. Полуторка давно уже свернула с шоссе и, громыхая, петляла по хорошо наезженной, блестевшей от многочисленных колесных следов полевой дороге, направляясь к лесу. На опушке он предъявил часовому пропуск. Машину загнали в частый кустарник, накинули на нее маскировочную сеть. Демидов рассказал дяде Косте, куда надо отвести пленных, а сам торопливо зашагал в чащу к землянкам, где располагались отделы штаба ВВС фронта. Вырезанные из свежеоструганных дощечек указатели, прибитые к пахнущим смолой сосновым стволам, вели в разные стороны. На них можно было прочесть: «Хозяйство Мокшанова», «Хозяйство Лебедева», «Хозяйство Миронова». В центре леска стоял хорошо замаскированный рубленый домик командующего фронтом. Обогнув его, Демидов по узенькой просеке свернул влево и без труда нашел добротные, в три и четыре наката блиндажи штаба ВВС.

Некоторое время обязанности командующего исполнял генерал-лейтенант Ольгин. Демидов не мог мириться с флегматичностью этого рыхлого сорокавосьмилетнего человека, его медлительность и нерешительность часто выводили Демидова из себя. Он не мог забыть, как однажды при отходе из Смоленска Ольгин приказал и без того обескровленному девяносто пятому полку штурмовать дорогу Красное – Смоленск непрерывными налетами пар истребителей.

– Товарищ командующий! – возражал Демидов в трубку полевого телефона. – Посылать пары при таком сильном противодействии зенитной артиллерии и истребителей, каким располагает противник, означает погубить весь полк. Поймите, пара И-16 против шестерки «мессершмиттов» совершенно беззащитна. Разрешите вести те же боевые действия большими по численности группами.

Но Ольгин в ярости кричал:

– Не рассуждать! В трибунал пойдете. Выполнять приказ, и точка.

– Хорошо, я выполню, – тихо, побледнев, сказал Демидов, – но я всю жизнь не забуду этой ошибки.

– За свои слова ответите, – послышался генеральский басок по другую сторону провода.

Демидов в тот день потерял восемь летчиков сразу. Поздно вечером Ольгин разыскал его по телефону, смущенно покашливая, произнес:

– Боевое распоряжение на завтра отменяю. Пары посылать действительно не эффективно. Действуйте более крупными группами.

– Приказ выполню, но погибших я, к сожалению, не воскрешу, – смело ответил Демидов.

– Идет война, подполковник, и потери неизбежны, – прозвучал нравоучительный басок.