Над Москвою небо чистое

Все в генерале было массивно. И огромные тяжелые руки, «плечи, и некрасивый хрящеватый нос. Со слов своих коллег Стукалов знал, что генерал прожил суровую молодость. В девятьсот пятом году мальчишкой дрался на питерских баррикадах, а с семнадцатого бессменно служил в органах госбезопасности. У него за плечами были и годы военного коммунизма, и погоня за бандами басмачей, и опасные поиски маститых бандитов в годы нэпа, и расследования темных кулацких дел во время коллективизации. Говорили, будто Булатников работал у самого Дзержинского. Но от него самого, немного сурового и замкнутого, мало кто слышал об этом.

Стукалов молчал, и Булатников медлил. Большие кабинетные часы, стоявшие в полутемном углу, гулко отбили полчаса. Генерал из-под очков посмотрел на них, будто только и ждал, когда они это сделают. Лист бумаги упал из его руки на полированную поверхность письменного стола.

– Я прочитал ваш рапорт, товарищ майор, – сказал он громко.

– Да, товарищ генерал, – откликнулся Стукалов и снял с коленок мокрые от пота ладони.

– У меня разные по своей подготовке и опыту подчиненные, и выполняют они разные задания, – продолжал генерал уже тише, голосом чуть хрипловатым и ровным. – Вот на прошлой неделе капитан Крупенников, это наш молодой оперативный работник, из морской пехоты пришел, так он прямехонько ко мне в кабинет приволок этакого тщедушного вида гражданина. С крыши снял, когда тот фашистским самолетам сигналы из ракетницы подавал. «Познакомились», и оказался этот тип гитлеровским шпионом с десятилетним стажем. К ордену я капитана Крупенникова представил. А позавчера два наших лейтенанта прилетели на самолете из-за линии фронта. Весьма опасного предателя в партизанском отряде обезвредили. Долго за ним охотились. И спасибо: если бы не они, целый партизанский отряд был бы выдан гитлеровцам. А еще есть такие работники у меня, – генерал снял очки и повертел их в руке. – Служат они в батальонах и полках, едят с бойцами и командирами один и тот же солдатский хлеб, в атаку на врага, бывает, вместе с ними ходят. И, позволю себе заметить, командиры и политработники всегда у них первые друзья и советчики.

– У меня тоже так, – поспешил вставить Стукалов, – но крайние обстоятельства…

– Что «крайние обстоятельства»? – неожиданно грубо и требовательно остановил его Булатников. – Крайние обстоятельства заставили написать вот этот рапорт?

– Да, товарищ генерал.

– Взять под сомнение советского командира, лично сбившего свыше десяти вражеских самолетов?

– Но исключительные обстоятельства, товарищ генерал.

– Какие? Сформулируйте их.

Стукалов привскочил и тотчас схватился руками за подлокотники, словно силясь удержать себя в кресле.

– Жена за линией фронта, товарищ генерал. Выступала по фашистскому радио в концерте так называемой «местной интеллигенции». Сам видел, как майор Боркун, случайно поймав передачу, запретил летчикам выключать приемник, чем нарушил известный вам закон. А потом убежал и плакал. Понимаете: плакал!

– Что же ему, танцевать надо было, что ли? – хмыкнул Булатников. – Значит, любил ее, если плакал.

– Да, но плакал по женщине, продавшейся фашистам.

Булатников тряхнул большой лысой головой, будто хотел боднуть кого-то. Лоб его взбугрился от складок. Решительно, но негромко он хлопнул ладонью по столу.

– Хорошо. Предположим, что это так. Но значит ли это, что и майор Бор кун предатель?

– Я этого не утверждаю, товарищ генерал, – поспешно закивал головой Стукалов и даже улыбнулся сдавленной напряженной улыбкой, – никак нет, товарищ генерал. Но осторожность… безопасность… Разве они нам не диктуют решение?

– Какое именно?

– Отстранить на время майора Боркуна от летной работы. – Стукалов вновь положил ладони на свои острые коленки я сощурился. – Сами понимаете, товарищ генерал, а вдруг он, как это у них, летчиков, принято говорить, «заложит вираж» да и окажется за линией фронта. Вот и подавай тогда Ляпкина-Тяпкина. Разве можно полностью доверять человеку, если его жена за линией фронта служит у гитлеровцев…

– Человеку, сбившему одиннадцать вражеских самолетов, рисковавшему жизнью за Родину, – насмешливо подсказал Булатников и тоже прищурился.

– Человеку, у которого жена за линией фронта, – упрямо повторил Стукалов.

Генерал повернул к окну голову и к чему-то прислушался. Чуткое ухо его уловило клекот пулеметных очередей и размеренное гудение моторов. В этот тяжелый, медлительного ритма гул вплетался голос другого мотора, звонкий, временами даже пронзительный.

– Идут два-три «юнкерса», а между ними один «як», – уверенно сказал генерал, – как бы по штабу не отбомбились. – И спокойно провел рукой по выбритой голове.

В пул моторов внезапно диссонансом ворвался угрюмый, нарастающий звук, переходящий в вопль.

Кого-то подбили, – проговорил Булатников. – Похоже, «юнкерса».

Он встал из-за широкого письменного стола и, неторопливо ступая по паркету легкими хромовыми сапогами, прошелся от двери до окна. Посредине комнаты остановился, круто с хрустом повернулся на каблуках.