Над Москвою небо чистое

Две девятки, отбомбившиеся по летному полю, уже уходили прочь. Нигде ничто не горело. Гребешок штабной землянки, все такой же аккуратный, возвышался на своем месте. Но рядом, в нескольких метрах от него, землю беспощадно разверзла бомба большого калибра. «Все пока в порядке, – радостно подумал комиссар, – не такие уж они снайперы». В воздухе снова завыли бомбы, и секунды спустя надсадное «гах-гах» послышалось в стороне от аэродрома.

Высунувшись, комиссар увидел, что над деревней, где квартировал летный состав, взметнулись два черных фонтана. Что-то горело и на окраине рощицы. «Юнкерсы» с воем разворачивались на запад, свободно маневрируя в полосе не слишком густых зенитных разрывов. Вероятно, по этим группам стреляли только те батареи, которые охраняли аэродром. А зенитчики, прикрывавшие город, в обстрел не включались. Гул моторов становился глуше.

– Живы-здоровы? – улыбаясь, спросил комиссар у Кокорева.

– Порядок, – ответил техник, – рановато нам помирать.

Комиссар вылез из щели и зашагал на командный пункт. Над городом и далеким массивом леса, где находился штаб фронта, тоже что-то горело. Один из дымных столбов был особенно черным; Румянцев безошибочно определил, что это горит самолет. Низко над аэродромом пронеслась восьмерка «яков», зашла на посадку. От командного пункта в сторону деревни, где разрастался пожар, умчались две полуторки с людьми.

Демидов стоял у входа в землянку, тер переносицу. Складки бороздили его лоб.

– Жив, комиссар?

– Как видите.

– Здорово они нас отмолотили. На взлетной полосе надо срочно заравнивать две воронки. Уже послал туда инженера. Потерь нет, только в деревне два дома сгорели.

– Чьи?

– Санчасть и школа. Посмотрим, что майор Жернаков доложит.

Из редеющих облаков пыли, поднятых севшими самолетами, появилась коренастая фигура нового комэска. Шел он неровно, и походка эта сразу насторожила Демидова.

Шевеля пересохшими губами, майор вяло и коротко доложил:

– Девяткой «Яковлевых» вел бой с противником. Против нас было двенадцать «мессершмиттов» и три девятки «юнкерсов». Сбили два «юнкерса» и один «Мессершмитт-109». Наши потери – один самолет. – Жернаков поперхнулся и судорожно глотнул пыльный воздух аэродрома. – Остапа потерял, товарищ командир, – прибавил он тише.

– Какого Остапа? – спросил нерешительно Демидов.

– Остапа Жернакова, младшего брата, – ответил майор и, ни на кого не глядя, пошел прочь. Около землянки остановился, тяжело сел на высохший дерн.

– Черт возьми, – раздраженно вырвалось у Демидова, – посылаем людей в бой, а сами даже элементарных вещей о них не знаем. Нечего сказать, хороши. командиры. Тебе, комиссар, известно было, что в этой эскадрилье два брата?

– Откуда же, Сергей Мартынович, – ответил Румянцев, – они прибыли только вчера вечером и с рассветом в бой. Я не бог, в самом деле.

– Не бог, не бог, – проворчал в жесткие усы Демидов, – ты – комиссар, Борис, а это куда больше, чем какой-то там бог!

– Я пойду к нему, командир, – проговорил Румянцев.

Он подошел к майору, опустился рядом на корточки. Жернаков сидел на земле, спрятав в коленях голову. Тело его вздрагивало. Можно было подумать – закашлялся. Румянцев осторожно положил руку ему на плечо:

– Послушай, майор, перестань! Это только девушку говорят – плачь, легче станет. А ты коммунист, Жернаков. Зубами скрипи, а крепись. Понял? Многое еще, потеряем, прежде чем победим.

Майор поднял красное, мокрое лицо.

– Товарищ старший политрук, что я скажу матери? Остап – сын у нее любимый. Тайком уходил в летную школу. Только под мою ответственность могла пустить его наша старая мать в авиацию. И на первом боевом вылете…

Майор Жернаков торопливо рассказывал, и Румянцеву рисовалась картина этого воздушного боя.

Младший Жернаков вел последнюю пару в девятке «Яковлевых». Когда «юнкерсы» легли над штабом фронта на боевой курс, он в лобовую пошел на флагмана. Флагман не стал маневрировать. Сдвинуть рули, изменить свое положение в воздухе означало внести сумбур в действия всех остальных экипажей, и флагман бомбардировщиков не свернул с курса. На огромной скорости врезался в него остроносый «як». Сплетаясь в один огненный клубок, оба самолета рухнули на подмосковную землю.

– Вечная память твоему Остапу, – сдержанно сказал комиссар. – Но что его заставило пойти на верную смерть?

Жернаков усталым движением стянул кожаный шлем. Мокрые от пота пышные волосы склеенными прядями упали ему на лицо. Он их поправил, вздохнул.

– Он был честным и глупым, мой Остап. С тех пор как он узнал о подвиге Гастелло, каждый день только и было у него разговору, что о бессмертии. Дневник стал вести с эпиграфом «Безумству храбрых поем мы песню».

Лицо Румянцева помрачнело. Комиссар встал, под его подошвами сухо заворошилась испеченная солнцем земля.

– Нет, майор Жернаков. Нам такое бессмертие ни к чему, – проговорил он. – Мы против жертвенности. У нас другой девиз: пусть погибает враг, но сам я не должен погибнуть. Ясно?

Румянцев выпрямился.