Над Неманом

Ян двумя прыжками перескочил через белую дорогу, отделявшую поле от селения, широко растворил ворота и остановился с шапкой в руке и низко наклоненною головой.

— Прошу пожаловать отдохнуть немного. Дядя будет очень рад, и сестру сейчас я позову… Милости просим!

Усадьба была довольно обширная. Забор из невысоких гладко выструганных досок окружал добрую десятину зеленого луга, на котором группами росла сотня молодых, несколько лет тому назад посаженных фруктовых деревьев.

На стройных, с видимой заботой выхоженных деревцах кое-где уже виднелись завязи плодов, а между ними стояли старые вишни, сплошь усыпанные красными ягодами. Посредине сада, между двумя глубокими колеями от колес, шла широкая дорога, густо поросшая белой повиликой. За фруктовыми деревьями десятка два ульев, выкрашенных в голубой цвет, до половины укрылись в густой роще розового и белого мака, над которым еще выше поднимались толстые стебли мальвы, усыпанные плоскими яркими цветами, и росла густой стеной малина, казавшаяся бледной на фоне темно-зеленой взлохмаченной конопли. Дальше на грядках росли всевозможные овощи, золотые подсолнечники гордо возвышались над тонкими стебельками белого тмина; кое-где между грядками раскинулись пышные кусты ночной красавицы. Столетняя груша — сапежанка своими уже бесплодными, но покрытыми густой листвой ветвями упиралась прямо в стены домика, весело выглядывавшего из-за них белыми ставнями и наличниками. Дом этот был низкий, серый, под соломенной кровлей, из которой торчала единственная труба. Стоял он в глубине усадьбы, повернувшись к саду боковой стеной, в которой ярко блестели два больших окна. Крыльцо его с зубчатым навесом и низенькою дверью выходила во двор, на котором виднелись сарай и конюшня. Из-за дома был виден амбар, а еще дальше еле заметной полосой струился Неман, и виден был желтый обрывистый берег, поросший темным бором. Лучи заходящего солнца играли в траве, в зелени деревьев и обращали в громадные рубины, дозревающие вишни. Надо веем этим раздавалось неугомонное щебетанье воробьев, монотонное басовое жужжание пчел и носился аромат свежескошенной травы.

Эту траву сгребал и складывал на дворе в копну человек довольно высокого роста, босой, в темном длинном армяке и большой бараньей шапке. Эта шапка представляла странный контраст со всею его остальной одеждой. Он был или стар, или слаб, потому что спина его горбилась, движения были медленны. Медленно водил он граблями, не прекращая разговора с кем-то, стоявшим позади плетня.

— Апелляция уже подана, слава богу, пусть-ка теперь пан Корчинский в высшей инстанции выиграет! — быстро и запальчиво говорил невидимый человек.

— Я тебе, Фабиан, сто раз говорил и в сто первый скажу, что голодного пса из-под лавки не выманишь тем, что мы выиграем у пана Корчинского, — медленно и монотонно ответил человек в шапке.

— А почему бы и нет? — вновь загремел человек из-за плетня. — Разве ты нам всем добра не желаешь?

— Желать-то я желаю, а все-таки говорю: на чужой каравай рот не разевай!

— А если окажется, что выгон не чужой, а наш? Так и окажется, убей меня бог!

— Тебя адвокат сбил с толку, а ты и веришь.

— Еще не родился тот, кто бы меня с толку сбил! К соседям за умом я не пойду, да и у тебя, Анзельм, не попрошу, хотя у тебя из головы еще не выветрилась вся мудрость, какой ты когда-то набрался от больших панов.

Голос невидимого человека становился все резче, а при последних словах в нем уже слышались злобное раздражение и гнев.

Старик, сгребая траву с прежней медлительностью, сказал:

— Ты, Фабиан, меня важными панами не попрекай… Я уже лет двадцать их не видел и, верно, уж до самой смерти не увижу.

— Это все равно. Чего смолоду наберешься, тем и в старости отзовешься, — прибавил человек, стоявший за плетнем.

Вдруг небольшая желтая лохматая собака, которая до сих пор спокойно лежала на соломе перед конюшней, вскочила и с громким лаем бросилась к огороду. Во двор вбежала пара лошадей с плугом позади.

— Что это? А где же Янек? — живо проговорил Анзельм при виде лошадей.

Но вслед за плугом, который чуть-чуть не зацепился за плетень, появился и Ян, без шапки, раскрасневшийся, задыхающийся. Одним движением руки он направил плуг на дорогу, схватил вожжи и остановил послушных лошадок у конюшни, потом подскочил к дяде и схватил его за руку.

— Дядя, если б вы знали, какое счастье мне сегодня! — голос его дрожал, руки дрожали, он теребил дядю за рукав.

— Что такое? Кто там, в саду?

Желтая собака, минуя плуг и лошадей, с лаем устремилась в сад.

— Муцик! — закричал на нее Ян, — сюда, Муцик!

— Оставь его в покое! Кто там? Пани какая-то? Чего ей нужно?

Он приставил руку к глазам и старался рассмотреть лицо женщины, около которой увивался и вилял хвостом успокоившийся Муцик.

Ян опять схватил дядю за руку.

— Из Корчина… панна Юстина… Вы знаете, я вам всегда о ней рассказывал… Подите поздоровайтесь с ней.

Старый сгорбленный человек с удивлением и чувством ужаса попятился назад.

— Что это! — вырвалось у него. — Из Корчина? Зачем? Для чего?

— Ей очень понравился наш дом, зашла отдохнуть… Да идите же, дядя…