Над обрывом

— А, это вы? Какими судьбами вырвались из своей берлоги? — вдруг послышался голос откуда-то снизу.

Егор Александрович оглянулся и увидал внизу, у берега реки, образовавшей в этом месте маленький залив, лодку у стоявшего тут плота. В лодке сидела Марья Николаевна и господин с pince-nez на носу, — это был Томилов. Молодые люди удили рыбу. Мухортов раскланялся с Протасовой.

— А вас нынче нигде не видно, — сказала она.

— Дела много, — ответил Егор Александрович, спустившись на плот и пожимая протянутую ему руку.

— Вы не знакомы? — спросила она Егора Александровича, указывая ему на сидевшего с нею в лодке господина. — Я вас, кажется, не представила в прошлый раз…

— Нет, — ответил Мухортов.

— Наш сосед, Николай Александрович Томилов, — сказала она.

Молодые люди холодно раскланялись. Егор Александрович облокотился на перила плота.

— Вы, впрочем, знакомы с его дядюшками… Помните графов Слытковых?..

Потом, с гримасой отвернувшись от своего спутника, она заговорила, со смехом обращаясь к Егору Александровичу;

— А я уж думала, что вы скоропостижно умерли или уехали. Справлялась у ваших кузин, говорят: «Бедный Егораша сидит все за делами».

Она ловко передразнила тон кузин Мухортова. Он усмехнулся.

— Отчего же «бедный»? Я, напротив того, именно теперь чувствую себя отлично, вследствие обилия дела.

— Вот как! А я и не подозревала, что вы такой любитель заниматься, — проговорила она с иронией.

— Я же всю жизнь провел, работая в своем кабинете, — ответил он и шутливо прибавил: не будь этого, я бы, вероятно, хандрил, как вы.

— Кто вам сказал, что я хандрю? Никогда я не думала хандрить! Вот выдумали!

— Да? — коротко спросил он и хотел откланяться.

— Как, вы уже убегаете? — спросила она.

— Чтоб не мешать вам… Вы, вероятно, страстно любите уженье рыбы?.. Это, должно быть, точно интересное занятие… Говорят, многие могут целые дни проводить за ним…

Он говорил серьезно, но Марье Николаевне послышалась в его тоне насмешка. Она вспылила и задорно сказала:

— Вы, кажется, хотите сказать, что это глупое занятие? Но ведь не всем же заниматься такими серьезными делами, как вы…

— Еще бы, — ответил он просто, — когда дело идет о том, чтоб спасти хоть кое-что и не пойти по миру, так уже это, наверное, серьезнее уженья рыбы, но это вовсе не значит, что я должен смеяться над теми, кто удит рыбу, не имея нужды думать о куске хлеба…

Она вдруг сделалась серьезною и поднялась с места. Лодка сильно закачалась от резкого движения. Томилов схватился за плот.

— Как вы неосторожны! — проговорил он, видимо, струсив.

Она не обратила внимания на его замечание.

— Присмотрите за моими удочками, — сказала она ему тоном приказания.

— Вы уходите? — чуть не с испугом спросил он. — Не могу же я целые часы не сходить с места!..

— Я пройдусь с monsieur Мухортовым, а вы ждите меня…

Она пошла с Егором Александровичем и быстро заговорила:

— Извините меня! Я рассердила вас. Я ведь слышала, что вы действительно заняты серьезным делом, приковавшим вас к дому. У меня скверный характер, я часто смеюсь над тем, пред чем надо преклоняться.

— Вы всё впадаете в крайности, — спокойно ответил он. — Над моим положением нельзя смеяться, но и преклоняться тут не перед чем. Я сижу за работой, потому это неизбежно. Вот и все.

— Ну, вам стоило… — быстро сказала она и вся вспыхнула, оборвав фразу.

Но тотчас же, оправившись, она переменила разговор.

— Зачем вы сказали при Томилове, что ваши дела плохи? Это дрянной фатишка, смотрящий с презрением на всех, кто беден.

— Мне же нет никакого дела, как он будет смотреть на меня, — сказал Мухортов.

— Да, но все же вам придется встречаться, а он по глупости не умеет даже соблюдать приличий… и сплетник он.

— Я, вероятно, никогда и не встречусь с ним. Ко мне он не приедет, а я к нему тоже не поеду, а где-нибудь в другом месте — я, право, не надеюсь бывать, где бы то ни было… по крайней мере, теперь…

— То есть, как же? — спросила она.

— Деревня тем и хороша, что можно уединиться, уйти от людей, — пояснил он. — Я ведь по натуре домосед, кроме того… помните те годы, когда вы назвали меня «бедным слепеньким»… я тогда уже пристрастился к уединенной жизни.

Она живо вспомнила этот случай.

— Да, да, я вас поводить тогда по саду хотела из жалости…

— И очень огорчились, когда, я сказал, что я вовсе не хочу ходить, что мне очень хорошо и в моем одиночестве…

Она вдруг впала в раздумье. Выражение ее изменчивого лица сделалось грустным.

— Да, я уж такая… всегда являюсь невпопад и с своими насмешками, и с своими сожалениями, — задумчиво проговорила она.

И как-то резко, оборвав речь, протянула руку Мухортову.

— Ну, прощайте! — сказала она, поворачивая по дороге в обратную сторону.

Его несколько озадачила эта неожиданность.

— Как, опять удить? — спросил он.

— А то как же!.. Мой поклонник, я думаю, уже соскучился… Ведь это новый претендент на мою руку, — сказала она с горькой усмешкой. — Он вполне уверен в успехе. Это очень забавно…

— Зачем вы шутите тем, чем вовсе не следует шутить, — заметил Мухортов искренним тоном.

— Чем это?

— Чужим спокойствием, чужим сердцем.

Она засмеялась.