Над океаном

Ребята один за другим, следуя указаниям финишера, заруливали на стоянку, глушили уработавшиеся за день двигатели. С трудом двигая непослушными ногами, выбирались они из кабин. Тут же садились на выбитую сотнями колес и ног желтую траву. Кто-то под чьи-то утомленные шуточки уже трусил вдоль стоянки к видневшемуся далеко у опушки домику, а Толя, сидя в горячей еще кабине и слушая тихое шипение и чуть слышное сухое потрескивание остывающего двигателя, глядел вверх, в тусклое предвечернее небо, и устало размышлял о том, что пока — долетели. Все долетели. А завтра — завтра они обязательно должны быть дома. Обязательно... Впереди — новые бои.

— Очень сожалею, старший лейтенант! — сказал полковник. Голос у него был хриплый, севший. Тот самый голос. — Весьма сожалею. Вот наш синоптик, лейтенант Диденко, он все объяснит.

— Все плохо, — пробасил здоровый сорокалетний дядя в форме в обтяжку.

«Тоже мне, синоптик, — ломовик он, а не синоптик. Ему б хвосты самолетам заносить». Толик уже как-то привык к синоптикам щуплым, в очках — таким, во всяком случае, был их базовый синоптик. А из этого здоровье прет, как из русской печки.

— Все плохо. Начинается осень. По всему маршруту полосами дожди. Местами крепкая облачность, а кое-где, как это ни странно, даже грозы. И тут, полагаю, где-то к ночи польет. Должно, во всяком случае. Так что... — Он пожал плечами, погоны его как-то встопорщились. — Ну, полосу средненького дождика вы, понятно, проскочите. А вот если в грозовой фронт попадете...

— А он есть? — безнадежно спросил Толик.

— Так точно. Во всяком случае, один, и хороший, я вам гарантирую. Он идет... — Диденко отошел к карте, зашторенной синей тканью. — Разрешите, товарищ полковник? Спасибо... — Он раздернул шторы. — Да, так вот. Где-то он вот здесь сейчас. Правда, его южное крыло загибается во-от сюда, так, и весь он должен в ближайшие часы изменить направление с западно-юго-западного на чистый запад и даже вообще повернуть вверх, к северу. Но, во всяком случае...

«Чтоб ты пропал со своими всякими случаями», — раздраженно думал Толик, глядя исподлобья на карту...

— Во всяком случае, данные по нему такие примерно: фронт — до трехсот — пятисот километров, эшелонируется от трехсот метров до десяти — двенадцати тысяч, по глубине около двадцати километров. Очень и очень крепенький фронтик. И причем же все это, как вы понимаете, весьма приближенно и округленно. Я даже боюсь, что верхняя его кромка может оказаться в действительности несколько выше. Вот так... Да, и я повторяю — это данные по одному фронту. Их может образоваться в ближайшие часы еще несколько. У меня все.

Анатолий молчал. Он думал.

Полковник сумрачно глядел в черный прямоугольник окна. А чего там можно увидеть? Оно ж закрыто светомаскировкой; черное — оно черное и есть.

Синоптик этот вертел что-то пальцами в кармане кителя и, склонив к плечу розовую, сытую морду, разглядывал карту, как-то по-детски выпячивая толстые губы. «Хотя, чего это я на него — «морда» и так далее? Он-то ничем не виноват. А что при хорошем здоровье — так что ж... А так парень как парень — наверное, добродушный, дружелюбный мужик... Ну что, что, что же делать-то?!»

— Ладно, короче, — не отрываясь от черной шторы, сказал полковник. — Ваш вывод, товарищ лейтенант. Резюме. Да или нет?

Синоптик поглядел на полковника, на Анатолия и вздохнул:

— Лететь, полагаю, не стоит. Можете проскочить, конечно. Но, с другой стороны, обязан предупредить, что это все, может быть, на сутки, а может, на неделю. Такая ситуация.

«Сказано же тебе русским языком — нельзя! Так. Ну, а если не неделя, а месяц? Если на месяц тут присохнем?»

Полковник резко повернулся к Анатолию:

— Ну?

— Я понимаю, — неуверенно сказал Анатолий, — Но, если позволите, я все же поговорю с ребятами. Я понимаю, что это, так сказать, не совсем уставно. Но им же тоже лететь, не мне одному.

— Ага! — сказал полковник не то удовлетворенно, не то зло. — А ты, надо понимать, уже настропалился лететь?

— Не скажу, что у меня асы, товарищ полковник. Но все ребята с опытом. С налетом — пусть и не на «яках». Это дело всем решать надо.

Полковник пососал бритую верхнюю губу. Губа была здорово покусана. «Видать, не сладко ему тут. Должность-то у него — не приведи господи. Но что же он скажет мне? Ведь за все решает он и отвечает за все — тоже. Стоит вот, думает. А чего думать, ведь кто-нибудь гробанется на взлете или маршруте — по его старой шее отдача ударит. Да так ударит, что он уж и не встанет. Думает...»

— Добро, старлейт. Уставы уставами, а лететь действительно вам. То есть им. Всем. Вам и биться, что боже упаси. Ну, значит, и решать. Все понимаю. Только быстро. Где они, твои «не асы»?

— Да тут, рядом. Курят...

— Маются, значит... — Полковник хмыкнул. — А ты куришь?

— Нет, товарищ полковник.

— Бросил?

— Не курил совсем.

— Ух ты, какой... Правильный.

— Нет, товарищ полковник. Я карел.

— Ну и что?

— У нас строгость в домах. Батя вожжами дрался.

— Вожжами... И я не курю! И не курил никогда. Пятнадцать минут мало, коллега по некурению?

— Хватит. Разрешите?..