Над океаном

Бомбардировщик по-прежнему упорно и гордо рвался вперед и вверх. Казалось, ничто в мире не может поколебать это упорство.

Но древняя истина о беде, которая никогда не приходит в одиночку, вновь подтвердилась. Как крохотная пуля в своем мгновенно-незаметном ударе сокрушает самый могучий и здоровый организм, нанося ему чудовищные разрушения, так и какой-то из самых малых, крохотных, возможно размером в миллиметры, обломков погибших истребителей, пробив обшивку, рассек одно из сотен тонких нервных волокон сложнейшего организма самолета и поставил под угрозу саму возможность его существования.

Внешне ничего не изменилось. Но всего лишь несколько секунд назад было столько мыслей, воспоминаний, слабостей и надежд! Теперь же все свелось к одному последнему рубежу — жизнь словно переломилась в грани, — к последнему броску, в котором все решится и который уже никому не дано изменить.

Никому не дано изменить?!

Посмотрим. Посмотрим!..

 

Телефон врезался в тишину КДП пожарным перезвоном. Тагиев сорвал трубку:

— Руково... Что? А, да. Да, он тут. — Тагиев протянул трубку Цареву и опять уставился сквозь стеклянный проем в рассветный туман за окном. Серо, все серо. Проклятая погода!..

— Толя, ты? — услышал Царев голос жены и бросил взгляд на часы: десять минут седьмого. Однако! — Толя, у нас тут, ну, дома, жена помощника Кучерова, Наташа Савченко.

Ольга Ивановна Царева, в ночном халате, только со сна, стояла на кухне у двери — дальше не хватило телефонного шнура — и старалась говорить тихо, потому что в соседней комнате спали дети. Наташа, кутаясь в какой-то то ли плащ, то ли халат, сидела на кухонном табурете у окна и необыкновенно внимательно смотрела, как закипает чайник.

— Да не Кучерова, а Савченко! Они в воздухе. Вот не удержалась, позвонила мне по-соседски. А когда пришла, я решила позвонить тебе. Ну какая разница как! Дозвонилась, и все. — Ольга Ивановна покосилась на Наталью и осторожно прикрыла поплотней дверь. — Она волнуется, Толик. Места себе не находит. Ну, тебе этого не понять... Наташа, милая, потрудись — возьми в серванте, слева, под стеклом, розеточки для варенья, только тихонько... Она на восьмом месяце, Анатолий! — Ольга Ивановна прикрыла трубку ладонью, хотя Наташа уже вышла, притворив за собой дверь. — Ей нельзя, вовсе нельзя волноваться. Там у вас как, все хорошо?

— Нормально! — сказал в трубке сердитый бас. — От кого вы узнали о... Ну, обо всем? От кого? Ты хоть понимаешь, что...

— Неважно. Все понимаю. Когда они вернутся?

— Когда вернутся.

— Когда они вернутся?

— Не знаю.

— Как не знаешь? Кто ж может тогда знать, кроме тебя?.. Проходи, Наташа, проходи, и заодно чайник, пожалуйста, сними — он уже устал, бедный...

В помещении КДП Царев стоял, сгорбившись и отвернувшись от генерала. Он изо всех сил сдерживался.

— Вы соображаете иногда, что делаете, хоть иногда?

Все сразу обернулись к нему. Он отрицательно помотал головой.

— Вы что, в детском садике? Или, может, думаете, что у нас тут детсад?..

— Посмотри в окно, Царев! И ты поймешь ее. И меня. Вы играете в храбрые мужчинские игры и не желаете ничего знать, кроме этих игр. А есть еще жизнь, реальная жизнь!

Царев поморщился. Как вовремя этот милый семейный разговор! У каждого своя правда...

— Но я действительно не знаю. Точно, во всяком случае. Точно никто не может знать.

Наташа старательно заваривала чай.

— «Не знаю»... А знаешь, что с ней и с ребенком может быть? Как не знаешь — у тебя же самого двое детей! Эх, мужики... Я зато знаю, слишком хорошо знаю. Когда они вернутся?

Царев уже терял терпение. Он знал, чем чреват такой разговор, и как формулируется на официальном языке все сейчас происходящее.

— Когда дело сделают. Не детское, не «мужчинское» — мужское дело. Чтоб вы спали спокойно, а не шастали по утрам! Все! И не смей сюда звонить! — Он грохнул трубку на рычаг и стал ждать разноса от генерала.

Генерал же, качнувшись на носках, негромко сказал, глядя мимо него:

— Жена?

— Так точно, — сумрачно ответил Царев.

— О чем речь? Почему звонок сюда?

— У помощника командира корабля, лейтенанта Савченко, жена беременна. Волнуется. Пришла к нам. К жене.

— Срок?

— Виноват.

— Срок, срок какой? Рожать скоро?

Царев помолчал, словно прикидывая, стоит ли отвечать.

— Восемь месяцев.

— Позвоните домой. Скажите что-нибудь успокаивающее.

— Отсюда?

— Почему ж нет? Жена же смогла, — не без сарказма сказал генерал.

— А что я скажу? — с вдруг прорвавшейся враждебностью, почти грубо спросил Царев. — Не проще ли было бы...

— Нет! — рявкнул генерал. — Не проще! Вы сами это только что сказали! А что теперь скажете — не знаю. Что хотите. Соврите, наконец. Что, никогда жене не врали?

— Слушаюсь! — зло ответил Царев и сорвал трубку: — «Беговой»! «Беговой», черт!.. Да. Сто двадцать пятый. Дайте мне...

В настороженной тиши квартиры резкий звонок будто взорвал кухню. Ольга Ивановна мгновенно схватила трубку. Наташа просы́пала сахар мимо чашки; лицо ее, припухшее в беременности, побледнело, только на щеках выступили алые пятна.

— Оля! — донеслось из трубки. — Мне... Мне приказано позвонить и успокоить вас.