Над пропастью

На войне каждому надо заниматься своим делом. Будет больше пользы для всех, если уважаемый шейх побережет… наших женщин…

Курбан едва не вспылил. Он, конечно же, понимал, кого «уважаемый шейх» должен поберечь здесь, при обозе. Да-да, бесценную жизнь будущего «настоятеля мечети». С трудом сдержал себя.

Ишан Судур, похоже, обрадовался словам Гуппанбая.

— Вы точно выразили мои мысли! — вскричал он. — Женщины нуждаются в надежной защите. А кому мы можем больше верить… Сын мой, — обратился он к Курбану. — Надо еще какое-то время побыть здесь…

— Как скажете, учитель! — ответил Курбан. — Матушка не возвращается в Кукташ?

Гуппанбай засмеялся.

— Я буду там, где сын, говорит!

Из-за холма на конях показались Энвер-паша и Ибрагимбек, сопровождаемые охраной из турок, афганцев и лакаев. Энвер-паша давал какие-то указания Али Ризо. Ибрагимбек увидел Гуппанбая.

— Скажи матушке, пусть выезжает! — крикнул он.

В это время навстречу им выехала знакомая арба, покрытая тентом. Ее сопровождала стража, здесь же на низкорослых лошадях лекарь, повара.

Ибрагимбек подъехал к каравану матушки Тиник.

— А что, шейх, — неожиданно обратился он к Курбану, смерив его оценивающим взглядом. — Я заметил, вы хорошо держитесь в седле. И теперь думаю: когда были там, вам, наверное, довелось держать в руках и винтовку, и саблю…

Он не спешил договорить до конца, все так же смотрел на Курбана — будто испытывал.

«Да что они — сговорились? — зло подумал Курбан, чувствуя, как на него накатывается холодная, расчетливая злость. — Решили, что я счастлив прятаться от опасности за этой арбой? Решили: трус».

— Не саблю, ваше превосходительство, — шашку! — прямо глядя на Ибрагимбека, уточнил он.

Бек усмехнулся.

— Я так и думал, — сказал он. Взгляд его потеплел. — Я так и думал, — повторил он, — что, случись бой, вы достойно покажете себя. Именно потому и оставляю вас здесь, уважаемый шейх. Мне надо верить, знать: с моей матушкой не может случиться ничего плохого. Я верю…

— Благодарю вас, ваше превосходительство.

Арба остановилась возле них.

— Сынок, сын мой! — показалась из-под тента матушка Тиник. Ей доставляет удовольствие называть на людях Ибрагимбека сыном, разговаривать с ним. — Ты говорил о Тугайсары как о хорошем парне. Это правда, что он упустил красных?

Ибрагимбек нахмурился. Вот уже и ей известно: ночью ушел Седьмой полк. Никто не слышал топота коней, потому что копыта обернули тряпьем — так всегда поступали и лакаи-разбойники, когда выходили грабить кишлаки или караваны на степных дорогах. Не погасили костры…

— Тугайсары ни при чем, — сказал Ибрагимбек. — Он сторожил ущелье со стороны, которая выходит на Термез…

— Проводники у них, видать, опытные! — добавил Гуппанбай.

— Да, — неохотно подтвердил Ибрагимбек.

Подъехал Энвер-паша. Приветливо улыбнулся матушке Типик, приложил руку к сердцу.

Старуха тоже расплылась в улыбке, но тут же недовольно поджала губы.

— Трогайте! — сказал Ибрагимбек и холодно уставился на Кулмата. Тот сидел, согнувшись, на лошади, запряженной в арбу. Вскользь заметил ишану Судуру, как неловко садится он на лошадь с белой отметиной: — Я найду вам точно такую сивку, какая была у вас!

— Благодарю! — растрогался ишан Су дур.

— Все, все! Поехали! — раздраженно проговорил Ибрагимбек и отвернулся.

Солнце стояло уже высоко, когда на северной стороне — на гребне холма показались два всадника. Издали было видно: у одного из них голова обмотана белым. Спешившись, они стояли на пути каравана. Тонготар, обернувшись, закричал:

— Абил-бобо!

— А-а-а! Иду-у-у! — ответил пронзительным голосом лекарь откуда-то из середины каравана.

В раненом узнали Кияма. Шея вся в крови, пятна засохшей крови проступают сквозь перевязку. Лицо бледное, усталое.

Люди, окружившие их, подавленно молчали.

— Расходитесь!.. Все! — заорал Абил-бобо.

— Да бросьте вы! — морщился Киям. — Пустяки. Царапина. Вам бы, уважаемый Абил-бобо, туда, — неопределенно повел головой. От этого движения весь передернулся.

— Что там? — нетерпеливо выкрикивала старая Тиник, высовываясь из-под тента. — Много красных побили? Красные бегут?..

— Красные бегут, — сказал Киям. Не ей, тихо — то ли Курбану, тот стоял рядом, то ли в раздумье. —

…Курбан понимал, как нелегко приходится Морозенко. Попробуй оторвись от басмачей: вцепились. Энвер-паша и Ибрагимбек уже там, в районе боев. Посылают небольшие отряды обходными тропами в кишлаки на пути полка, чтобы не дать передохнуть, сменить коней, запастись провиантом и фуражом. Трудно Морозенко…

Курбан чувствовал, как с каждым часом нарастает в нем раздражение, отчаяние от того, что он не может участвовать в бою, чем-то помочь отсюда. Он в полной безопасности, сыт, ухожен, он развлекает разговорами вздорную старуху, играет в молчанку с девушкой, то и дело ловя на себе ее спрашивающие взгляды. Может быть, и она ждет, чтобы ее развлекли?

«Спокойно! — уговаривал себя. — Это — временно. Нет связи? Будет связь! И что сообщить — тоже будет. Хазрат все знает, все скажет. Теперь он все скажет…»

37

День угасал.

Смолкли последние выстрелы, сдуло ветром пороховую гарь.