Над пропастью во лжи

Это дело не о двух статьях 93-94 года. Оно блуждало во мне, калеча душу, разрывая нервы, останавливая сердце, с 1969 года, как пуля со смещенным центром тяжести. Это дело странствовало с остановками на ст.70 в 1969-ом, ст.70 в 1986-ом, ст.70 в 1988-ом, ст.190 ч.2 в 1990-ом, Закон о защите чести и достоинства Президента СССР в 1991г., опять на ст.70 в 1991г., в мае. Потом оно отлеживалось где-то глубоко – то ли в печенках, то ли в селезенках, а с лета 1995 г. опять стало блуждать: ст.74, ч.1! ст.70, ч.1!, ст.71!, ст.80, ч.2! Террор! Пропаганда войны! Уклонение от воинской службы ( sic!!!). Разжигание межнациональной розни между старыми и новыми русскими! У пули нет чувства юмора. Пуля – дура. И сейчас очередная остановка, рвущая память, уверенность в завтрашнем дне, отнимающая остатки сил: год 1996-ой, октябрь, ст.74, ч.1. Эту пулю нельзя удалить, разве что голову отрезать. Только тогда я не смогу писать, мыслить и говорить, только тогда остановятся Они и остановится она. Тем более важно понять, где входное отверстие.

Когда я оказалась впервые на линии огня чекистского спецназа? Когда меня впервые загнали за флажки, когда я впервые поняла, что на таких лесных, серых, свободных, как я, вечно будет идти охота? Когда я впервые испытала потустороннее чувство смертника и дикую ненависть к охотникам?

Волк не может, не должен иначе!

Вот кончается время мое,

Тот, которому я предназначен,

Усмехнулся и поднял ружье!

Высоцкий всю жизнь уходил от этой Дикой Охоты: в наркотики, в водку, в гениальные образы на сцене и в кино, в великие стихи, в небытие… Мне уйти некуда. Надо вспомнить все и понять. Пока не кончился фильм, и в зале не зажегся свет. Я же не видела сценария и не знаю, на сколько он рассчитан. Может быть, это последние кадры. У неореалистов все кончается именно так. Без хэппи-энда, без катарсиса, без морали. Без конца.

А начиналось все это так…

Часть 1. ВОЙНА Я, ЮНЫЙ АНТИСОВЕТЧИК СОВЕТСКОГО СОЮЗА…

Только сейчас, десятилетия спустя, я поняла, что я из одного теста с Павкой Корчагиным, как я от него ни отрекайся. Все-таки КПСС, вопреки своим собственным интересам, удалось воспитать из меня настоящего коммуниста, хоть и с антикоммунистическим уклоном. Теперь до меня доходит, что конфликт между мной и эпохой заключался отнюдь не в том, что я была человеком Запада, а все остальное принадлежало советской действительности и тяготело к большевизму, а как раз в том, что я была законченной большевичкой, а так называемая застойная действительность – сытая, вялая, более частная, чем общественная, тяготела к Западу гораздо больше, чем я.

Ведь что такое Запад? Это приватность, спокойное, растительное существование, осложняемое личной борьбой за совершенствование в своем деле. На Западе необязательно каждый день идти на бой за жизнь и свободу. Там можно просто жить, а не бороться. Если спросить у американца, во имя чего он живет, он посмотрит на вас, как на бежавшего из ближайшего сумасшедшего дома. Зато большевик с ответом не затруднится. Он скажет, что живет, зажатый железной клятвой, во имя победы мировой революции. Моя трагедия заключалась в том, что я родилась слишком поздно, когда СССР проиграл Западу в своей «холодной войне», и не в силу отставания по количеству мяса, яиц, молока и баллистических ракет на душу населения – а в силу человеческой природы.

Байрон это так объясняет: «Вечный пламень невозможен, сердцу надо отдохнуть». Маяковский объясняет ироничнее, но доходчивее:

Шел я верхом, шел я низом,

Строил мост в социализм,

Не достроил, и устал, и уселся у моста.

Травка выросла у моста,

По мосту идут овечки,

Мы желаем очень просто

Отдохнуть у этой речки.